сделать. — Да и почём вам знать, вы же не мой куратор?
— У нас есть свои источники, — важно заметил нос. — Говорю же, всякие к нам лезут. Поэтому мы наводим справки. Вот, кстати, и справка, — на столе развернулся длинный свиток, по виду пергаментный, нос поплыл над ним, принюхиваясь. — Любопытная история. Был начале века такой одесский фельетонист, писал под псевдонимом Сабель-Звон, ну, знаете, из классики… Писал, конечно, то, что требовала одесская публика, а сам был членом Союза Русского Народа, в Одессе это было — как быть белым расистом в Гарлеме. Но тем не менее, был. Потом случилась заварушка, к власти пришёл известно кто, и, в общем, он выправил себе документ на псевдоним, под которым его знали как прогрессивного публициста. Правда, документ выправлял таки еврей. Ну и написал как слышал. Так вот, это был ваш дедушка. Потом он, кстати, стал пламенным коммунистом, даже сына назвал в честь Ленина…
— Всё это полная ерунда, — заявил Сабельзон.
— Ну, допустим, ерунда, — нос покачнулся в воздухе, как кораблик на волне. — Хотя, по-моему, неплохая майса. А вам-то почём знать?
— Потому что моего папу назвали Владиленом не в честь Ленина, а в честь маминого брата. Которого действительно назвали в честь Ленина, но, несмотря на это, он был очень хороший человек, — рассказал академик семейную легенду.
— Ну, раз в честь маминого брата, значит, точно еврей, — удовлетворённо констатировал нос. — На самом деле это неважно. Важно то, что вы неглупый человек, а все неглупые люди должны иметь свой шанс… В общем, куда хотите? У меня есть несколько израильских вакансий. Придерживал, конечно — но для хорошего человека не жалко.
— Я буду здоровым? — для начала поинтересовался академик, вспомнив о слепой французской девочке, которой он чуть было не стал.
— Ну, как все… С обычными еврейскими проблемками, но, в целом, да, — нос клюнул воздух. — Мускулов, как у Шварцнеггера, не обещаю, зато светлую еврейскую голову — пожалуйста.
— А семья нормальная? Наркотиками не торгуют? — продолжал допытываться Сабельзон.
— Да боже ж мой! Нормальные семьи, хасидим, на пособии… — пробормотал нос, но академик услышал.
— Извините, — сказал он вежливо, но твёрдо. — Я как раз недавно читал статью про демографические проблемы ортодоксов. Быть десятым ребёнком в религиозной семье мне не хочется.
— Приятно иметь дело с умным человеком, — выражение носа, однако, свидетельствовало о другом. — Как тогда насчёт Америки? Есть пара интересных вариантов.
— Ничего против не имею, — профессор заинтересовался. — Можно мальчиком? Здоровым, нормальным, из хорошей семьи? Образование тоже очень желательно.
— Ну разумеется. Вот у нас тут нормальная здоровая еврейская семья. Первый сын уже есть, будете вторым. Младшеньким, — это слово нос протянул как-то очень сладко.
— А чем я буду заниматься? — не отступал профессор.
— Вас будут заставлять учиться на юриста, но вы взбунтуетесь, переживёте духовный кризис и станете творцом, — нос задрался к потолку. — Скорее всего, займётесь прозой. Но, может быть, изберёте живопись. Или сцену. Вам ведь нужно духовно развиваться, не так ли?
— Пожалуй, — сказал Сабельзон, припомнив слова куратора. — А как насчёт материального положения? Не хотелось бы, знаете ли, голодать. И вообще не люблю быть стеснённым в средствах, — решительно закончил он.
— Тут всё в порядке, — заверил нос. — В молодости возможны небольшие трудности, но большую часть жизни будете хорошо устроены. Плюс признание, премии, пресса, молодые любовники…
— Что-о? — не понял профессор. — Какие ещё любовники?!
— Ну, — заюлил нос, — вы же понимаете, современная культура — очень сложный механизм, там очень большая конкуренция. Чтобы сделать карьеру в этой области, мало быть евреем, нужно ещё иметь соответствующую ориентацию… Да в этом нет ничего страшного. С точки зрения чистого сознания, все эти различия — такая мелочь!
Профессор, однако, был иного мнения.
— Нет, — твёрдо сказал он. — Вы меня извините, но я традиционалист. Во всяком случае, в этом вопросе.
— От гомофобии — один шаг до антисемитизма, — предупредил нос, спустился вниз и озабоченно почесался о столешницу… — Ну да ладно, я не особенно на это и рассчитывал. Хорошо, открываем карты. Вот ваше место! — свиток снова развернулся. — Для вас берёг. Светская семья, отец — учёный, мать — дочь миллионера. Родом из Штатов, живут в Италии. Обеспеченные люди, к тому же вскоре ваш будущий отец получит кафедру. Собираются завести ребёнка. У них роскошный дом в старом квартале. Под окном — персики. Вы любите персики?
— Люблю, — признался Сабельзон. Ему уже хотелось поскорее родиться в доме с персиками, но он боялся подвоха. — А какие ещё есть минусы? Семья гетеросексуальная? Мать нормальная? Отец не алкоголик?
— Всё, всё в абсолютном порядке, — успокоил его нос. — Никаких проблем вообще. Мать — бывшая студентка вашего будущего отца, очень красивая женщина. Отец — восходящая звезда, социогуманитарный мыслитель. Сейчас готовит к печати второй том «Введения в проективную социографию»…
— Что-о? — академик аж подскочил, несмотря на отсутствие ног. — Вы предлагаете мне стать сыном Абрахама Пейтлина? Этого… этого… — у него не нашлось слов. — Я умер из-за его дурацкой статейки, — с горечью признал он. — А вы мне предлагаете стать сыном этого идиота и шарлатана. Ещё, наверное, придётся разбирать его так называемое научное наследие… — представил он себе перспективы, — готовить рукописи к публикации… гордиться… нет. Никогда и ни за что.
— Н-да, — нос горестно повис. — Это ваше последнее слово?
— Да, — твёрдо сказал профессор. — Всё что угодно, но только не это.
— Ну, простите, — нос чихнул, и кабинет исчез.
— Доброй вечности, любезный странник. Вы уже приняли Ислам?
На этот раз Лев Владиленович оказался в очень своеобразном месте. Он сидел — точнее, находился — на мраморном полу, уходящем куда-то вдаль, к бесконечно далёкому горизонту. Пол был испещрён геометрическими узорами и каллиграфическими надписями на арабском.
Прямо из пола росла пальма — видимо, финиковая (академик был не силён в ботанике). Рядом журчал родник.
А перед пальмой на коврике лежала гурия. Самая натуральная, одетая в легчайшие шелка, не скрывавшие никаких прелестей, а только подчёркивающие их наличие.
Сабельзон механически отметил, что соски у гурии нежно-розовые, а лобок не просто выбрит, а, похоже, никогда не знал растительности. Исследовать этот вопрос подробнее мешала газовая ткань, но он понимал, что гурия, наверное, не будет излишне строга к любезному страннику. Останавливало только то, что интерес к её прелестям был обречён оставаться чисто теоретическим: своей плоти академик не имел, да и насчёт плоти гурии тоже сильно сомневался.
— Я не принимал ислам, — сказал он, обдумав все эти обстоятельства. — Я человек европейской культуры. А сейчас в любом случае поздно.
— В любом, но не в нашем, — гурия улыбнулась полными губами. — В отличие от всех прочих конфессий, мы предоставляем особый сервис — посмертное принятие религии Пророка. Потом оформим задним числом — как если бы вы приняли его святую веру за пару минут до смерти. Это первая хорошая новость. А теперь вторая: принять ислам совсем не сложно. Достаточно произнести несколько слов. Собственно, это чистая формальность. Нужно всего лишь засвидетельствовать, что нет бога, достойного поклонения, кроме Аллаха…
— Я вообще-то не верю в Бога, — академик решил быть честным.
Гурия улыбнулась ещё обольстительнее.
— Это ничему не мешает, — мягко сказала она. — Мы не требуем признавать, что Бог есть. Всего лишь согласитесь с тем, что никакой Бог недостоин поклонения, кроме Аллаха. Заметьте, вы ничего не говорите о том, есть Аллах или нет. Вы только признаёте, что нет никого другого. Но ведь вы не верите в
