Несколько мгновений спустя он закончил работу и не глядя швырнул кисть через плечо, не заботясь о том, куда она упадет.
Шмяк! Кисть в кого-то угодила, — Мерзавец!
— Конец! Я спускаюсь, вот только ухвачусь за веревку.
Гарет стоял на узеньком уступе, одной рукой обнимая короля за бедро, а другой пытаясь дотянуться до петли, крепко затянутой узлом за ухом коня. Тупая боль напомнила ему о том, что рана еще не зажила. Он не обратил на нее внимания.
— Я не могу дотянуться. Подайте мне палку или что-нибудь такое, чтобы поддеть и снять петлю.
— Можно бы поджечь ее, — задумчиво предложил Перри.
— Или сделать из нее удавку, — добавил Одлет.
— А что, если тебе…
— Дайте мне палку! — огрызнулся Гарет, теряя терпение.
Кокем встал на четвереньки и, хрюкая как поросенок, принялся рыться носом в траве.
Одлет рыгнул.
Сэр Хью Рочестер, баронет, громко выпустил газы.
А две пьяные девицы затянули песню.
«Господи, помоги мне. Наверное, пора завести новых друзей. Этими я сыт по горло». Гарет подтянулся вверх и уселся на коня впереди короля. Он поджал под себя ноги, держась за веревку, встал во весь рост и, прижавшись к шее коня, снова попытался дотянуться до петли.
Нет, не получается. Еще бы немножко…
Он поднялся вперед еще на один дюйм, рана откликнулась острой болью, несмотря на большое количество выпитого виски. С сюртука посыпались пуговицы, сорочка разорвалась. Гарет лихорадочно отыскивал ногами какую-нибудь опору, но безуспешно. Он в отчаянии попытался еще раз ухватиться за петлю. Мимо. Внизу его приятели начали заключать пари.
— Ставлю две гинеи, что он не достанет петлю в следующие тридцать секунд!
— А я ставлю пять фунтов…
— Хрю, хрю, хрю…
И тут Гарет почувствовал, что соскальзывает назад.
Выругавшись, он врос коленями в холодный камень шеи… но продолжал скользить назад. Отчаянным рывком он снова попытался ухватиться за веревку и почти поймал петлю, но в этот момент Чилкот закричал:
— Черт побери, Гарет, кто-то скачет по дороге! Должно быть, Кроули позвал констебля или еще кого- то!
Проклятие!
Все произошло в одно мгновение. Кокем перестал изображать поросенка и с испуганным криком скрылся в ночи. Чилкот схватил ведро с краской, швырнул его в канаву и тоже бросился наутек, петляя, словно заяц. Перри метнулся к ближайшему десятинному амбару[4], обе пьяные девицы, хихикая, свалились с пьедестала, а Хью и Одлет разбежались: один в направлении деревни, а другой, спотыкаясь и крича во всю глотку, помчался следом за Кокемом. Один за другим все приятели покинули Гарета, который, вытянувшись во весь рост, стоял, прижавшись к шее каменного коня, с веревкой в руке и чувствовал, как его ноги неотвратимо соскальзывают в направлении ляжек короля Генри.
И тут он услышал топот копыт в темноте. Кто-то приближался, словно бог подземного царства за своей жертвой, бог, которому некуда спешить.
Гарет прижался щекой к холодному камню и выругался, зная, кто этот всадник, еще до того, как тот появился из ночной тьмы.
Всадник осадил вороного коня возле пьедестала, даже не взглянув вверх.
— Вечеринка закончилась. Можешь спускаться вниз, Гарет.
Это был его брат. Герцог Блэкхитский.
Утро. Вернее, послеполуденное время.
Гарет проснулся, услышав кукушку где-то за окном.
С трудом открыв глаза, он увидел полог своей кровати, который медленно вращался вокруг него. Погрузившись в состояние полудремотного отупения, которое всегда наступало после ночи беспробудного пьянства, он наблюдал за медленным кружением тяжелых складок штор и мельканием малинового шнура с кисточками, до тех пор, пока его желудок не ответил приступом тошноты.
Он застонал. Голова откликалась болью на каждый удар пульса, в горле пересохло, во рту — привкус какой-то кислятины. Чего еще можно было ожидать после ночи развлечений в компании шалопаев? Но в это утро болела не только голова. Болел каждый мускул его тела. Он выругался и натянул простыню на глаза, пытаясь укрыться от яркого дневного света и вспомнить, что он делал прошлой ночью.
Ку-ку, ку-ку, ку-ку…
Приложив к вискам пальцы, он напряг свою память.
Пурпурные яйца.
Ага, теперь он вспомнил. По крайней мере частично.
Вроде бы это была статуя, и они красили яйца коня в малиновый цвет.
А потом явился Люсьен и все испортил.
Гарет нерешительно сел в постели. Слабый луч света пробивался сквозь щель между шторами полога, и он поморщился, не желая — и не в состоянии — видеть даже этот робкий признак наступившего утра. Черт побери, как же ему плохо! Застонав, он смахнул с подушки какую-то веточку, которая, наверное, выпала из его волос. Ага! Теперь он вспомнил, почему у него болят все мускулы. Когда появился Люсьен, Гарет свалился со статуи, пав жертвой проклятого ирландского виски, которое принес с собой Чилкот. Бесценное средство, это виски. Он даже не помнил, как шмякнулся о землю. И уж конечно, не помнил возвращения в замок, хотя Люсьен, наверное, взвалил его поперек своего Армагеддона и доставил домой.
Он протер кулаками глаза и провел рукой по волосам, часть которых все еще была собрана в косицу, часть прилипла к шее, а остальные неряшливыми липкими прядями свешивались на глаза. Отодрав засохшую грязь, прилипшую возле уха, он застонал от усиливающейся головной боли, которую вызвало неосторожное прикосновение пальцев.
— Боже милосердный, — пробормотал Гарет и дернул шнур звонка. Слуги принесли и наполнили водой ванну.
Его камердинер Элисон стоял рядом в ожидании приказаний.
Гарет опустил глаза и окинул себя взглядом. Он был все еще одет в свой вчерашний элегантный костюм, вернее, в его остатки. Тонкая батистовая сорочка коробилась от засохшей грязи, на ней не хватало нескольких пуговиц. На бриджах отсутствовала одна пряжка, а на правом колене зияла дыра, сквозь которую проглядывала кожа. Фрак, который доставили от портного только на прошлой неделе, был безнадежно испорчен. Мало того, у него на ногах были все еще надеты туфли!
Добренький старина Люсьен. Он швырнул его на кровать, даже не потрудившись снять с него обувь, не говоря уже о том, чтобы раздеть. Гарета охватил гнев. Он рывком сбросил ноги с постели — и едва успел схватить ночной горшок, как у него начался жестокий приступ рвоты.
За окном продолжала куковать проклятая кукушка.
— Заткнись! — буркнул он, с трудом поднимаясь на ноги и позволяя Элисону освободить себя от испорченной одежды.
Однако его выводила из себя не птица, куковавшая где-то на дереве в полумиле отсюда, а Люсьен. Люсьен, который вечно вмешивался в его жизнь. Люсьен, который не умел веселиться, не желал веселиться сам и запрещал веселиться другим. Люсьен — такой могущественный, такой властный — герцог Блэкхитский. Гарет ступил в ванну и погрузился в воду. Было бы значительно лучше, если бы Чарльз был старшим и унаследовал герцогство.
Чарльз мог бы стать более приятным герцогом, тогда как Люсьену с его диктаторскими замашками больше подошел бы чин армейского офицера.
Чарльз по крайней мере был способен радоваться жизни.
А Люсьен никогда не допустил бы, чтобы его убили.
У Гарета, которому обычно была несвойственна грусть, защемило сердце. Брат был всего на год старше
