ней, заставлял ее с благодарностью принять деньги.
Она взяла. И поблагодарила его. Прежде чем дверца экипажа захлопнулась, она успела заметить, как его загадочные черные глаза блеснули. Его светлость поклонился, и экипаж покатился по длинной подъездной дорожке, увозя ее навсегда.
И теперь, когда дилижанс мчал Джульет мимо зеленеющих молодой листвой рощиц английского дуба, боярышника, платанов и каштанов, между которыми время от времени мелькали серые воды Темзы, она сказала себе, что у нее нет причины горевать. Кстати, ее не удивило, что такой могущественный и высокородный человек, как герцог Блэкхитский, не снизошел до признания ребенка своего брата. Он не признал бы и собственного незаконнорожденного ребенка. Она всегда была уверена в том, что герцог ей не поможет.
Но как же лорд Гарет? Почему он ничего не предпринял? А она-то думала, что они стали друзьями.
При мысли о его предательстве глаза у Джульет защипало от слез.
Дилижанс остановился около придорожной гостиницы в Хаунслоу, и она сняла комнату на ночь, решив выехать в Лондон рано утром. С Шарлоттой на руках и маленьким сундучком она стояла возле конторки, ожидая хозяина гостиницы, который пошел за ключом от комнаты. Входная дверь была открыта настежь. Из-за дождя, который, кажется, зарядил надолго, ей стало особенно тоскливо и одиноко. Ветер доносил запахи влажной зелени, конского навоза и цветущих гиацинтов вперемежку с застоявшимся запахом пива и табачного дыма, который, как она успела заметить, был словно бы торговой маркой каждого английского питейного заведения.
Они поднялись в отведенную для них комнату, за окном которой ветер раскачивал темные силуэты деревьев на фоне затянутого тучами неба. Английский дождь, английские деревья на английском ветру. Какая она здесь чужая. И как далеко от дома. Она отдала бы все на свете, лишь бы Чарльз был здесь, рядом с ней…
Или хотя бы Гарет.
У нее снова защемило сердце. Нет, лучше не думать о де Монфорах. Лучше не оглядываться назад, а смотреть вперед. Она выстирала пеленки малышки и повесила их сохнуть перед камином, пытаясь отвлечься от грустных мыслей и убеждая себя, что она не так уж одинока. Положив кошелек с деньгами герцога под подушку, она покормила Шарлотту и сама поужинала тем, что любезно прислал ей наверх хозяин. Но ей все вспоминалась обаятельная улыбка Гарета и его мечтательные голубые глаза. Она вспоминала, как он забавлялся с Шарлоттой, как они смеялись, мчась домой, когда разразилась весенняя гроза. Джульет притворялась, что он ничего для нее не значит — абсолютно ничего. Она притворялась, что совершенно не задета тем, что он не пришел и не остановил ее, когда она уезжала. А ведь в глубине души она надеялась на это. А за окном все шел м шел дождь, и чувство одиночества стало совсем не выносимым. Джульет стало казаться, что она одна во всем огромном мире.
Полчаса спустя ее темные волосы были заплетены в косу, нижние юбки, платье и плащ перекинуты через спинку стула, а она сама, переодевшись в ночную сорочку, скользнула под холодные простыни, уложив рядом Шарлотту.
Я не сумела сделать то, что ты велел, Чарльз, а твои братья предали нас обоих. Прости меня, я старалась изо всех сил.
Глаза ее наполнились слезами.
Нет, я не буду плакать!
Слезы не завоюют ей расположения герцога. Слезы не помогут ей обрести дом, семью и обеспечить будущее для ее дочери. Слезы ничего не изменят. Стиснув зубы, она твердо решила больше не плакать. Слезы, как говорила когда-то мать, ничего не дадут, кроме преждевременных морщин на лице.
Но одна слезинка все-таки скатилась по щеке и капнула на подушку.
За ней другая.
В этот момент она почувствовала, как Шарлотта потянулась к ней в темноте. Джульет, судорожно сглотнув, дала малышке указательный палец и почувствовала, как маленькие пальчики ухватились за него.
Джульет подавила слезы. Она не одна, у нее дочь. И пусть она даже не сумела выполнить волю Чарльза, для дочери она сделает все.
С этой мыслью она закрыла глаза и к тому времени, как часы в гостиничном холле пробили десять, крепко спала.
— Остановимся здесь. Я хочу проверить каждую гостиницу по дороге от Рэйвенскома до Лондона!
Компания шалопаев остановила взмыленных коней возле еще одной гостиницы. Не успел Крестонорец остановиться, как Гарет уже спрыгнул на землю и, перескакивая через лужи, скрылся за входной дверью.
Мгновение спустя он вернулся, безумно расстроенный, и снова вскочил на усталого коня.
— Здесь ее нет, — крикнул он и, нахлобучив треуголку, пришпорил коня, — едем дальше!
Примерно в то время, когда Джульет готовилась лечь спать, а лорд Гарет де Монфор объезжал одну за другой придорожные гостиницы, герцог Блэкхитский спокойно заканчивал ужин.
Он был не один. Через несколько часов после того, как взбешенный Гарет, устроив скандал, умчался из дома, к герцогу заехал с неожиданным визитом его ближайший друг, сидевший сейчас за столом напротив него. Сэр Роджер Фокскот, адвокат, эсквайр, впервые встретился с герцогом в 1774 году, сразу же после того как получил наследственное дворянское звание за блестящую защиту видного члена парламента от партии вигов, которого обвиняли в убийстве его собственной жены. Леди Чессингтон была найдена в спальне их лондонского дома с ножом в сердце, а поскольку всем было известно, что супруги давно не ладят друг с другом, бедному сэру Алену грозила весьма реальная опасность быть приговоренным к казни через повешение. Ни один адвокат в стране не решался взять на себя его защиту. Чессингтон был близким другом короля, и если бы его повесили, то уж тому, кто не сумел его спасти, не видать было королевских милостей.
Однако Фокскот, которому в то время было двадцать пять лет и который жаждал проявить себя на адвокатском поприще и сделать карьеру, взялся защищать Чессингтона.
Он произнес сенсационную речь, разоблачив любовника леди Чессингтон как убийцу, и новость эта моментально облетела всю страну. Когда волнения улеглись, благодарный король, испытавший огромное облегчение, не теряя времени наградил своего Хитрого Лиса[5] наследственным дворянским званием за его труды.
Прозвище к нему пристало. Репутация тоже.
Фоке, второй сын из одной оксфордширской аристократической семьи, был не робкого десятка и не отличался излишним консерватизмом ни в своих мнениях, ни в манере одеваться. Он был красив, несколько щеголеват.
Но те, кто знал его — лично или понаслышке, — не обманывались его внешностью. Фоке и его друг герцог Блэкхитский были двумя самыми опасными людьми в Англии.
Сегодня они с Блэкхитом сидели в огромной столовой герцога, неторопливо потягивая портвейн и наслаждаясь звуками скрипичного концерта, который исполнял для них собственный квартет музыкантов герцога. Столовая была великолепна. Там были колонны, украшенные орнаментом из лепнины, картины итальянских мастеров на стенах, а высокий потолок, украшенный фризом, был расписан изображениями Бахуса и других богов. Фоксу очень нравилась эта комната, но не из-за ее богатого убранства. Он был влюблен в один из портретов, который висел над дверью, и, сидя за столом, обожал глядеть в озорные глаза изображенной на нем красавицы. Не имело значения, что леди Маргарет Сифорд жила и умерла почти два века назад. Фоке все равно любил смотреть на нее.
Он смотрел на нее и сейчас, пока слуги убирали со стола остатки их трапезы. Жаль, что таким изысканным ужином — жареным фазаном, фаршированным изюмом и абрикосами — смогли насладиться только он да Люсьен. Ужин был божественным. Но Гарет уехал, а Эндрю и Нерисса, которые не разговаривали с его светлостью, пожелали ужинать каждый в своей комнате.
В замке Блэкхит подобная ситуация была обычной.
— Послушай, Люсьен, положение весьма непростое, — задумчиво сказал Фоке, выбирая кусочек стилтона[6] с подноса с сырами, который предложил ему лакей.
