занавеси были украшены изображениями орлов и святых; земляной пол был устлан толстыми коврами; большие светильники, установленные на серебряных треногах, заливали помещение ровным светом. В центре находилось широкое кресло из черного дерева с позолотой, а за ним, освещаемый светом трех свечей, стоял на особой подставке иконный триптих с образами святых воителей Меркурия, Георгия и Дмитрия, сидевших верхом на конях и грозивших врагу острыми пиками. Я коснулся серебряного креста, висевшего на цепочке у меня на шее, и молча помолился своему святому.
Тишину нарушил шорох шелковых занавесей.
— Ты опоздал, Деметрий Аскиат, — раздался раздраженный голос.
Я наклонил голову.
— На мосту случилась стычка, мой господин. Затем нам пришлось нести в лагерь тело убитого норманна.
Я не стал рассказывать о том, где и как мы нашли тело Дрого, поскольку мне были не до конца понятны обстоятельства его смерти.
Полководец Татикий вышел из-за занавесей и уселся в эбеновое кресло. Вряд ли император мог выбрать на роль командующего человека, который раздражал бы наших союзников сильнее, нежели Татикий, несмотря на его прекрасное знание азийских земель. Франки желали смерти всем темнокожим иноземцам, а Татикий был полукровкой, чье турецкое происхождение выдавали оливковый цвет лица и черные глаза. Франки предпочитали лобовые удары всем прочим способам ведения войны, а Татикий, будучи тонким тактиком, напротив, считал любое сражение проявлением бездарности стратегов. Хуже того, Татикий был евнухом, что, естественно, не могло понравиться норманнским мужланам. И вдобавок ко всему в одном из сражений он лишился носа и вынужден был использовать остроконечный золотой протез, делавший полководца похожим на диковинную хищную птицу. Варвары считали его чем-то вроде уродца или женоподобного шута и относились к нему соответственно. Я же, номинально являясь его слугой, питал к нему известное уважение.
— Возьми перо, — приказал полководец. — Я должен написать императору.
Я не стал возражать, что это гораздо удобнее сделать при дневном свете, поскольку Татикий, подобно всем облеченным властью людям, думал только о собственном удобстве. Не стал я напоминать и о том, что на самом деле не являюсь его писарем, ибо в сложившейся ситуации это отвечало моим интересам. Я опустился на низкую скамейку и осторожно взял в свои огрубевшие руки эбеновую дощечку для письма и тоненькое тростниковое перо, боясь сломать его неловким движением.
— «Его блаженнейшему и святейшему величеству, василевсу[3] и самодержцу, императору ромеев Алексею Комнину от его смиренного слуги Татикия».
Евнух нахмурился, заметив, что мое перо не поспевает за его речью.
— «Ситуация в Антиохии ухудшается день ото дня и стала почти невыносимой. После того как франкам удалось нанести поражение эмиру Дамаска, их наглость и высокомерие перешли все границы. Твое славное воинство и его скромный полководец стали предметом постоянных насмешек со стороны варваров. Они открыто говорят о нежелании исполнять клятву о возврате некогда принадлежавших тебе земель. Лишены достоинства не только их слова, но и их деяния, ибо антиохийские турки и поныне свободно рыщут по всем окрестным землям, нанося нам немалый урон. Теперь, когда зима закончилась, твое святейшее величество могло бы поспешить к нам на помощь, возглавить этот поход и заставить варваров подчиняться твоим велениям».
В шатре, согретом жаровней и лампадами, было тепло. Незримые связи между моими ушами и рукой как будто растаяли, и я записывал слова Татикия совершенно бездумно. Освобожденный от усилий, мой разум перенес меня на одиннадцать месяцев и на много-много миль назад — в Большой дворец в Константинополе, в ту весну после покушения на императора.
— Император туда не пойдет.
Я стоял в одном из малых дворцовых двориков, среди колонн, увитых зеленым плющом. В мелком прудике, находившемся в центре двора, отражались быстро плывущие облака, за движением которых безмолвно следил бронзовый Геракл. Мой сановитый спутник, только-только вернувшийся из дворцовой залы, еще не успел снять с себя церемониальный камисий с золотой застежкой в форме львиной головы и усыпанную драгоценными камнями мантию. Несмотря на юный возраст, он нисколько не тяготился носить роскошное облачение. Ходили слухи, что этого молодого человека по имени Михаил император посвящал во все дворцовые тайны.
— Император не отправится вместе с варварской армией в Азию, — пояснил он. — Так решили на совете. Он поможет золотом, продовольствием и людьми, сам же останется здесь, в столице.
Я медленно кивнул. Меня пригласили во дворец неожиданно, и я не рассчитывал услышать новости о намерениях императора. Вряд ли они имели ко мне отношение.
— Покидать столицу в столь сложное время было бы неблагоразумно, — заметил я, — тем более что после известных событий император лишился советника.
Михаил выразительно улыбнулся, давая мне понять, что за его словами скрыто нечто большее. Мы оба знали, что император не мог оставить царицу городов вовсе не потому, что ему надлежало заняться сбором налогов или неотложными государственными делами. Все было куда проще. Покинь он трон, его тут же заняли бы другие. Подобные вещи происходили уже не раз и не два.
— Мудрый император крепко держит руль праведности, ведя корабль по волнам беззакония и бесчестия, — процитировал я.
Михаил рассмеялся:
— Мудрый император крепко держится за свой трон, иначе его смоет волной!
Я был свидетелем того, как франки давали эту клятву в храме Святой Софии, и прекрасно понимал, что им ничего не стоит отречься от нее.
— Он дозволит франкам прошествовать через азийские земли, занятые турками, — поправил меня Михаил. — Если варварам будет сопутствовать успех и они сдержат слово, император окажется в выигрыше. Если же они проиграют, он не потерпит особого урона и не станет новым Романом Диогеном[4], ввязавшимся в битву вдали от дома и попавшим в плен.
— А гибель ста тысяч франков и норманнов его не особенно опечалит, — подытожил я.
— Когда ты делаешь союзниками былых врагов, каждая битва становится для тебя победой.
Я поднял с земли гальку и бросил ее в пруд. Небесное отражение подернулось рябью.
— А что, если франки окажутся удачливыми, но бесчестными?
Михаил опять улыбнулся и присел на мраморный парапет, обрамляющий пруд.
— У императора зоркий и бдительный разум. Дабы укрепить союз с франками, он отправит в поход небольшое войско, которое сможет вовремя известить его, если франки позабудут про свои клятвы. Совет назначил Татикия командующим этим войском.
Я вздохнул, понимая, что это уже не слухи.
— Значит, императору не придется тащить меня через всю Каппадокию и Анатолию как своего верного защитника. Пожалуй, я закажу по этому случаю благодарственный молебен.
— Прибереги молитвы на потом, они тебе скоро очень пригодятся. — Улыбка исчезла с юного лица Михаила. — Император хочет, чтобы ты сопровождал Татикия в качестве одного из его писцов и докладывал ему обо всем увиденном и услышанном. Этих варваров можно уподобить бешеным псам, готовым в любую минуту броситься на хозяина. Ты должен будешь вовремя оповестить его о грозящей ему опасности.
— А если они набросятся на меня?
Михаил пожал плечами.
— Пока псы голодны, они повинуются тому, кто их кормит. Если же им удастся утолить голод, тебе, Деметрий, придется несладко.
— «Боюсь, мой господин, что в существующих условиях надеяться на успех не приходится. Если ты по каким-то причинам не можешь присоединиться к нам, дозволь мне немедленно вернуться в царицугородов. Пока варвары будут продолжать свои свары…»
В шатре слышались только скрип пера и монотонный голос Татикия. Внезапно полководец замолчал.
