– Да, – просто сказал он. – Да, я люблю тебя, сердце мое. И всегда буду любить. Ты стала частью меня, и ничто этого не изменит. Сейчас я больше всего хотел бы пасть перед тобой на колени и молить о прощении. Но это вряд ли поможет, потому что, даже если простишь меня, всю оставшуюся жизнь ты будешь смотреть на меня и думать: а вдруг моя мать была права? Поэтому нам, похоже, никогда не быть вместе, и мне безумно больно от этого…
– Вам никогда не быть вместе в любом случае, – резко перебил его Норман. – Говорю тебе при свидетелях, что, если моя внучка посмеет простить тебя, если удостоит хотя бы еще одним взглядом, я лишу ее наследства. Все мои миллионы пойдут на благотворительность. Посмотрим, как ей это понравится и как долго продлится ваша любовь, когда вы оба останетесь без гроша!
Мэри всплеснула руками от ужаса и схватилась за спинку стула.
Повисло долгое молчание. Было так тихо, что Шери слышала, как потрескивает пламя свечей.
Парис неожиданно взял ее руку в свои и поцеловал.
– Боже мой, та cherie. Ты слышала, что твой дед только что сказал? Да он подарил нам свободу! Теперь мы можем быть вместе. Они забрали у нас все и оставили нам друг друга. – Голос Париса дрожал от переполняющих его чувств. – Пойдем же со мной, пойдем отсюда, моя возлюбленная, моя единственная любовь. Потому что, если ты останешься с ними, они победят. Эти старые, жадные, мстительные эгоисты одержат над нами верх. И та хрупкая драгоценность, наша любовь, которую мы вырастили с таким трудом, умрет навсегда.
Он обнял ее за плечи, снова и снова удивляясь, какая же она худенькая. Уязвимая, как редкостный цветок.
– Любимая, не позволяй им победить. Оставь этих людей с их ненавистью, с их старой враждой, с их драгоценными миллионами. Я увезу тебя в новый дом, наш дом – если не во Францию, то еще куда-нибудь. Вместе нам будет хорошо где угодно. Я буду подметать улицы или жечь уголь, все равно. Но у нас с тобой будет свой дом.
Лицо Шери, странно неподвижное, словно светилось изнутри. Парис вспомнил, как увидел ее в первый раз, на балу: тогда вокруг нее словно бы образовалась зона отчуждения. Но теперь разница была в том, что они стояли в заколдованном круге вдвоем.
И тут в полной тишине прозвучали ее слова.
– Да, Парис, я согласна. Я поеду с тобой.
– Шери, – простонала мать, едва не плача. – Ты сошла с ума! Норман ведь не шутит. Он правда сделает то, что обещал. Как ты будешь жить? Я же не смогу помочь тебе!
Но Шери не слушала ее. Для нее существовал только один человек во всем мире. Тот, который сейчас обнимал ее.
– А галерея, Парис… Как же ты сможешь жить без нее?
– Теперь смогу, милая. Теперь, когда у меня есть ты, все изменилось. Но мы попробуем бороться вдвоем, если ты согласна.
Шери слегка повернулась в его объятиях, чтобы окинуть взглядом родных. Глаза ее странно блестели, губы тронула усмешка.
– Никто не отнимет у нас галерею! – заявила она звонко. – У меня есть деньги. Бабушка завещала мне свои личные сбережения, и я…
– Жалкие гроши! – презрительно бросил Норман. – Капля в море! Этого не хватит даже на то, чтобы покрыть долги твоего оборванца. Так что опомнись, пока не поздно, потому что я действительно не шучу.
– Я тоже, – отозвалась Шери с торжеством. – Завещанная сумма и в самом деле была небольшой. Но я следила за курсом акций. Помнишь, ты еще расценил это как блажь? Так вот я сделала несколько вложений за свой счет. Мне было интересно, что из этого получится, и выяснилось, что я правильно все рассчитала. Теперь у меня довольно денег, чтобы выкупить галерею… и, если будет нужно, купить под нее еще пару помещений.
– Ма cherie, – поражение прошептал Парис, беря ее лицо в ладони. – Неужели ты думаешь, что я возьму твои деньги? Ты же понимаешь, что это невозможно.
– Это не мои деньги, – возразила Шери. – Это наши деньги. На нашу жизнь. На нашу галерею. И может быть, на наших детей. И ты обязан их взять, раз уж берешь меня в жены. Ты же обещал, что мы будем бороться вместе. А у мужа и у жены все должно быть общим – и горе и радость. У нас с тобой должно быть очень много общей радости. Мы даже сможем работать вместе, ведь я искусствовед.
Парис покачал головой, все еще не в силах ответить согласием.
– Парис, ты что, не понял? Если ты сейчас откажешься, они все равно победят, только другим способом. Победит их ненависть, а не наша любовь. Разве ты позволишь этому случиться?
– Милая моя… Моя единственная… – Вот и все, что он смог выговорить.
– Шери, детка, – окликнул ее Норман надтреснутым голосом; казалось, он сразу постарел на много лет. – Ты не можешь так поступить. Ты не сделаешь этого… не оставишь меня одного.
Внучка посмотрела на него с глубокой печалью.
– Дедушка, ты хотел, чтобы я возненавидела Париса. Но получилось так, что это тебя мне трудно простить. Ты только представь, что сказала бы бабушка Марджи, увидь она, как ты поступил сегодня. – Она покачала головой. – Поступай с деньгами как хочешь. Я не хочу быть богатой наследницей и никогда не хотела. Я собираюсь жить с человеком, которого люблю, – с деньгами или без них. А что до вас, мистер Лесли, – Шери повернулась к согнувшемуся в кресле Малкому, – мне вас очень жаль. Вы потеряли дочь, а теперь теряете единственного внука. Вы отдали все силы, всю свою жизнь ненависти, и у вас не осталось ничего, кроме нее.
Она медленно переводила взгляд с одного старика на другого, и собственный дед и его заклятый враг казались ей похожими как братья. Но на лице Шери не было гнева – только жалость.
