Блаженные шуты

обрел силу, с которой те уже не могли не считаться.

— Опасные нынче времена, — сказал он. — Ваша подозрительность вполне понятна. Где сейчас судья Реми?

— Будто ты не знаешь! — пробубнил тот же голос, но уже без прежнего пыла, и некоторые на него громко зашикали:

— Заткнись! Послушаем, что он скажет!

— Небось уши не отсохнут!

Пристав пояснил, что судья в отъезде по делу, но должен вернуться со дня на день. Но смутьян что- то выкрикнул снова, головы гневно обернулись на крик, правда, никто толком не разобрал, что именно тот кричал.

Лемерль улыбнулся.

— Добрый народ Эпиналя! — произнес он, не повышая голоса. — Я с дорогой душой отвечу на все ваши обвинения. Я даже, пожалуй, прощу вам грубое со мной обхождение, — он указал на изуродованное кровоподтеками лицо, — ведь разве не призывал нас Господь подставлять другую щеку?

— И дьявол, если захочет, прикинется благочестивым! — снова взорвался смутьян, уже приблизившись к возвышению, но все еще неразличимый в нагромождении лиц. — Я погляжу, не лопнет ли твой язык от сладких речей!

— Гляди себе на здоровье! — мгновенно парировал Лемерль, и голоса, которые только что сливались в обвинительный хор, теперь зазвучали в его поддержку. — Пусть я человек недостойный, но давайте же вспомним, чьей воле служит здешний суд. Не судье Реми, но тому, кто наш высший судия. И прежде чем приступить, давайте же вознесем молитвы Ему, чтоб спасал и сохранял нас в эти тяжкие времена.

И с этими словами Лемерль вытянул из-за пазухи и воздел вверх в связанных руках свой серебряный крест.

Я втайне улыбнулась. Им невозможно было не восхищаться. Послушно опустились головы, бледные губы зашевелились, произнося Paternoster[26]. Прилив повернул в нужную Лемерлю сторону, и когда снова прозвучал всем уже знакомый хриплый голос, его заглушил шквал негодующих выкриков, но и опять установить, кто именно кричал, не удалось. В глубине зала начались потасовки, каждая сторона обвиняла другую в подстрекательстве. Пристав беспомощно грозил кулаком, и теперь уже Лемерлю пришлось призвать всех к порядку.

— Требую уважения к здешнему суду! — резко сказал он. — Не проделки ли это Лукавого, сеющего раздор, побуждая честных людей тузить друг дружку, выставляя на посмешище праведный суд? — Зачинщики сконфуженно отступили, стало тихо. — Разве не то же самое происходило всего насколько минут назад на рыночной площади? Неужто вы уподобились лютым зверям?

Наступила мертвая тишина, даже смутьян не осмелился ее нарушить.

— Лукавый засел в каждом из вас, — произнес Лемерль, понизив голос до театрального шепота. — Я вижу его. Ты! — он указал пальцем на здоровяка со злобной красной рожей. — В тебя он вселил Похоть. Я вижу ее, она, свернувшись клубком, притаилась в глазах твоих. И ты, — обратился он к востроносой женщине, стоявшей перед ним, к той, что истошней всех клеймила его, пока он не склонил толпу на свою сторону. — Я вижу в тебе алчность и недовольство. И в тебе, и в тебе, — Лемерль припечатывал теперь уже в полный голос, указывая пальцем на всех подряд. — Я вижу корыстолюбие. Злобу. Жадность. Гордыню. Ты лжешь своей жене. Ты обманываешь мужа. Ты ударил соседа. Ты усомнился в истинности Спасения.

Он обрел над ними власть; я видела это по их глазам. Но даже и теперь, одно неосторожное слово — и они без жалости набросятся на него. Лемерль тоже это понимал; глаза его возбужденно сверкали.

— И ты!

Теперь его палец указал в центр зала, затем взмахом обеих рук он заставил толпу расступиться.

— Да, да, ты, который прячется в тени! Ты, Ананий, ты, лживый обличитель! Я вижу тебя, не скроешься!

Десять ударов сердца в полной тишине, все взгляды устремились в образовавшийся просвет. И тут мы увидали злопыхателя, до сих пор остававшегося невидимым: отвратительный урод притаился в тени на корточках. Громадная голова, руки, как у гориллы, единственный глаз горит огнем. Стоявшие ближе остальных отпрянули еще, и в этот самый момент уродище кинулось к окну, вспрыгнуло на высокий подоконник, шипя от ярости.

— Дьявол тебя побери, ты обскакал меня на этот раз! — прокричало оно хрипло. — Но ты еще у меня попляшешь, Братец Коломбэн!

— Боже милостивый!

Все, кто был в зале, повернувшись, в изумлении и отвращении своими глазами увидели наконец того, кто оглашал их собственные черные мысли.

— Чудовище!

— Дьявольское отродье!

Одноглазый страшила исторг пламя из отвратительной пасти и выкрикнул:

— Погоди, Коломбэн! Пусть ты победил здесь, ничего, в Ином Месте мы с тобой еще встретимся!

И существо скрылось, спрыгнув с подоконника вниз, во двор, оставив по себе лишь дым да душок жженого масла.

Все смолкли, потрясенные. Пристав, разинув рот, глядел на пленника:

— Боже Милосердный, я видел это своими глазами! Воистину так, прости Господи! Дьявольское отродье!

Лемерль повел плечами.

— Но он вас знает, — продолжал пристав. — Он говорил, вроде, вы будто уже встречались.

— И не раз, — сказал Лемерль.

Пристав уставился на него как завороженный.

— Так скажите же, господин, — произнес он наконец, — кто вы такой?

— Скажу, — ответил Лемерль, улыбка заиграла на его лице. — Но сначала буду признателен, если кто-нибудь поднесет мне кресло. Кресло и стакан коньяка. Я устал, я приехал издалека.

Он сказал им, что путешествует, что прибыл в Эпиналь, едва заслышал о славных делах здешнего праведного судьи. Вести о его ревностном служении, сказал Лемерль, облетели всю страну. Сам же он прервал свою жизнь в уединении монастыря монахов-цистерцианцев, чтоб разыскать этого замечательного человека и предложить ему свои услуги. Лемерль расписывал видения и предзнаменования, чудеса и стычки с хулителями Господа, которые выпали ему во время странствий. Рассказывал всякие ужасы про шабаш, про евреев и идолопоклонников, про избиение младенцев, отравленные колодцы, изведенное проклятием зерно, погубленные порчей урожаи, пораженные молнией храмы, усохших в материнской утробе или задушенных в колыбели малюток. Уверял, что все это он лично видел. Желает ли кто это оспорить?

Ни один не пожелал. Они видали Дьявольское Отродье собственными глазами. Из его пасти вырвалось явное доказательство. Тут же Лемерль наплел им байку про Братца Коломбэна, человека, которого благословил Господь, призвав стирать с лица земли исчадия ада, всякий раз, когда они встают у него на пути. В своих одиноких, голодных скитаниях по всему свету он всякий раз изобличал происки Лукавого и единственной наградой видел для себя поражение Сатаны. Потому и неудивительно, что здесь его приняли за какого-то цыгана, поскольку он прибился к бродячим актерам, как к временным попутчикам в странствиях. Увидев, что народ Эпиналя в смятении, Дьявольское Отродье замыслил над ними подшутить, но, хвала Господу, потерпел провал и на свою голову показал свое истинное лицо.

Конечно же, я узнала Леборня. Умение изменять голос было еще одним из множества способностей карлика, и он порой с большим успехом пользовался этим свойством. Должно быть, еще до моего прихода он проник в зал суда, став тайным сообщником Лемерля в толпе. Этим трюком часто пользуются фокусники и карнавальные маги; мы сами испробовали его не раз в своих представлениях. Леборнь был великолепный актер; жаль, что из-за коротеньких ножек он никогда не мог исполнять что-либо, кроме бурлесков и акробатических номеров. Я поклялась себе, что с этого момента буду с ним ласковей. У него, несмотря на внешнюю ворчливость, оказалось преданное сердце, и в этом случае, наверно, именно его храбрость и