торчала там.
Но к Часу Первому Виржини явилась одна и с известием: Клемент серьезно занемогла. Она впала в глубокий беспробудный сон, из которого ничто не может ее вывести, и с самого рассвета ее сотрясает лихорадка. Пиетэ, покачав головой, стала уверять, что это, несомненно, холера. Антуана безмятежно улыбалась. Маргерита заявила, что все мы во власти чар, утверждая, что всем нам требуется епитимья, и посуровей.
Но этим неприятные новости не исчерпывались. Альфонсина уже в который раз опять занемогла. Правда, лихорадки у нее нет, но она сделалась бледная, точно мел, и всю ночь ее изводил сильный кашель. Пускание крови слегка успокоило кашель, но она все еще очень слаба и отказывается от пищи. Навестив ее, Мать Изабелла объявила, что Альфонсина не в состоянии исполнять свои обязанности, хотя та убеждала ее, что вполне здорова. Но, как сказала сестра Виржини, тут и недоумку ясно, что это у нее от
Это взбудоражило меня гораздо сильней, чем известие о Клемент. Здоровье Альфонсины и так уже расшатано до крайности событиями и самоистязанием. Кровопускание и пост сведут ее в могилу гораздо быстрей, чем ее болезнь. Я сказала об этом сестре Виржини.
— Тебе бы лучше помалкивать, — ответила та. — На сестру Маргериту мое лечение подействовало весьма благотворно.
— Сестра Маргерита была на волосок от смерти. Кроме того, она поздоровей сестры Альфонсины. Легкие у нее чисты.
Виржини взглянула на меня с усмешкой:
— Уж если говорить о чистоте,
— О чем ты?
— О том, что хоть вчера тебе и удалось вывернуться, но некоторые у нас считают, что твое
После этого я уже не осмелилась больше предлагать свою помощь ни Альфонсине, ни в лечении Клемент. Слова Виржини были недалеки от истины, и хоть Лемерль говорит с усмешкой о возможной опасности, для меня все очевидней рискованность пути, на который я вступила. Виржини пользуется благосклонностью аббатисы; в чем-то они похожи, хотя бы тем, что обе много моложе всех нас. К тому же на меня Виржини всегда смотрела косо. Достаточно одной малости — пары слов, произнесенных Клемент, хотя бы в бреду, — и мне не избежать новых обличений.
Надо поговорить с Лемерлем, но его сегодня пока не видно, то ли он в лечебнице, то ли в своем кабинете, в окружении книг. Если я не ошибаюсь в свойствах растения, очень скоро лихорадка у Клемент пройдет и к ней вернется сознание. Все остальное зависит от Лемерля. Он дал понять, что сумеет удержать Клемент в узде; я его уверенности не разделяю. Он при всех предпочел защитить не ее, а меня; такие вещи женщина обычно не прощает.
Я плохо спала, меня изводили сны. Меня будил мой собственный голос, и мне было страшно открыть глаза: что если я снова заговорю и выдам себя. В домике Лемерля мерцает огонек. Я уже готова была отправиться к нему, но Антуана поднялась, чтоб отправиться в отхожее место в глубине дортуара; я замерла, лежа на спине с закрытыми глазами и делая вид, будто сплю. Она еще дважды за ночь поднималась с постели — очевидно, наш дрянной черный хлеб и суп плохо сказывались на ее желудке, — потому мы с ней обе вскочили по тревожному сигналу, прокатившемуся через двор из лечебницы.
Клемент наконец проснулась.
13
¦
Мы с Антуаной первыми вбежали в лечебницу. Не глядя друг на друга, мы понеслись по крытой аркаде в сторону обнесенного стеной сада и, уже подбегая, услышали истошные крики Клемент. В одном из окон был виден свет, мы кинулись туда, за нами вскоре последовали Томасина, Пиетэ, Бенедикт и Мари- Мадлен.
Лечебница состоит из всего одной комнаты, огромной и довольно душной. По одной стене ряд кроватей — их шесть, хотя еще достаточно места и для других. Кровати не отделены друг от друга перегородками, так что заснуть тут едва ли возможно среди вздохов и кашля и тихого плача тяжелых больных. Сестра Виржини сделала попытку изолировать Клемент; ее кровать стоит в дальнем конце комнаты, с одной стороны к ней приставлена ширма, так чтоб не бил в глаза свет и чтоб хоть как-то отделить нашу больную от прочих.
Альфонсина заняла позицию у двери, подальше от Клемент; я поймала ее взгляд, идя мимо: две горящих точки в темноте.
Аббатиса была уже там. Виржини с Маргеритой, которые, видно, и подняли тревогу по ее указанию, стояли рядом, в испуге и смятении. Лемерль — поодаль, величественный в своем черном облачении, поддерживая рукой свой серебряный крест. На кровати, с щиколотками, стянутыми вместе и подвязанными к деревянной раме двумя ремнями, раскинув руки, лежала Клемент. На маленьком столике при кровати валялся разбитый кувшинчик с водой; под кровать задвинут таз, от которого воняло. Лицо Клемент было белое, зрачки расширены так сильно, что голубоватая радужка почти не видна.
— Помоги сестре Виржини связать ей руки, — приказала аббатиса Маргерите. — А ты — да, ты, сестра Огюст! Принеси успокаивающую микстуру.
Я заколебалась:
— Я… может быть лучше, чтоб…
— Иди же, ты что, ополоумела? — прозвучал резкий гнусавый окрик. — Принести успокоительное, сменить белье. Быстро, быстро!
Что было делать? Избавиться от пагубных последствий семени ипомены можно только при пустом желудке. Но я подчинилась; через десять минут я принесла слабый настой пустырника и чистое одеяло.
Клемент металась в бреду:
— Оставьте меня! Оставьте меня! — кричала она, высвободившейся левой рукой отмахиваясь от протянутой чашки.
— Придержите ее! — крикнула Мать Изабелла.
Едва Клемент открыла рот, чтоб закричать в очередной раз, сестра Виржини влила ей туда почти все содержимое чашки.
— Вот, сестра моя. От этого тебе полегчает, — сказала она громко, слегка заглушая вой Клемент. — Ну же, успокойся…
Но не успела Виржини договорить, как Клемент вырвало с такой силой, что рвотные потоки обдали стену палаты. Я внутренне содрогнулась. Виржини, которую также окатило, вскрикнула, и Мать Изабелла стукнула ее, как капризный ребенок в порыве злости свою няньку.
Клемент стошнило снова, на новом одеяле протянулся след слизи.
— Приведите отца Коломбэна! — хрипло выкрикнула она. — Приведите его скорее!
Лемерль, до этого стоявший молча и не двигаясь, приблизился, осторожно обходя рвотные лужицы на полу.
— Позвольте!
Хотя никто не мешал ему пройти. Все обернулись на его властный голос.
Приподняла голову и Клемент; повернулась к Лемерлю и тихонько заплакала.
Лемерль воздел свой крест.
— Отец мой!
На мгновение показалось, что ее помутившийся рассудок проясняется. Она проговорила хриплым шепотом:
