мысли и показать остальному человечеству, что в делах мы тоже впереди всех.
— У меня было ужасное детство. Когда-нибудь я расскажу тебе, — продолжал Лингг. — Сначала металл надо раскалить, а потом охладить в ледяной воде, чтобы получился настоящий клинок. Думаю, и мне были уготованы бесконечные боль и страдания — ради какой-то цели. — Последние слова он произнес медленнее обыкновенного. Несмотря на ясность сказанного, в его размышлениях было много мистического. Он видел во всем цель — его звезда и его судьба были неотделимы от мироздания. На мгновение он замолчал, словно потеряв нить, но вскоре заговорил, как всегда, продуманно и точно:
— Единственное, что привлекает меня в твоем предложении, а ты сделал мне великое предложение, — с улыбкой проговорил Лингг, — так это то, что мы можем десятикратно усилить результат. Я могу приберечь для тебя роль первого человека, взорвавшего бомбу, и оставить себе вторую роль. Понимаешь, одна бомба — это случайность, а две — тенденция, намерение, предполагающие третью, четвертую бомбы — вот будет кошмар! Я знаю жирных торговцев, они все попрячутся под кровать от страха. — Этот человек навел на меня ужас, но опять я услышал свой голос, выражающий согласие с его планами, почувствовал улыбку на губах, однако мои чувства были скованы, парализованы жуткой реальностью нашего разговора, или его нереальностью, как вам угодно. Во мне как будто умерли и душа, и разум; слишком уж непосильным оказался шок. Двигался я как во сне; когда же он сел на свою банку, я тоже, как во сне, взялся за весла и стал автоматически грести. Почти в полном молчании мы одолели обратный путь в Чикаго...
Короткий весенний день подошел к концу, солнце зашло за горизонт, прежде чем мы вернулись на берег; наступила ночь с ее темнотой, с ее милосердной всепоглощающей темнотой, которая укрыла нас, когда мы подплыли к пристани. Громкий резкий голос янки, бравшего с нас деньги, вернул меня к реальности. Однако у меня не было желания разговаривать. Я чувствовал себя опустошенным и, как во сне, следовал за Идой и Линггом. У дверей Лингг попрощался с Идой, чтобы проводить меня.
— Выкинь все из головы, — сказал он. — А то ты совсем не в себе. Может быть, все пойдет хорошо, и полицейские вспомнят о гуманности. Надеюсь. В любом случае, я не принимаю твое предложение всерьез. Не стоит говорить, что я доверяю тебе, однако не надо предлагать больше, чем можешь сделать.
Он по-доброму улыбался мне. С этого момента мы понимали друг друга до конца. Каким-то странным образом я почувствовал, что ему известны мои слабости не хуже, чем они известны мне, и он никогда не попросит меня сделать больше, чем я мог, отчего я переполнился благодарностью к нему. Однако в глубине души я чувствовал необычное возбуждение и понимал, что всегда буду предлагать ему больше, чем он попросит, больше, чем он будет ждать от меня.
Глава VII
Описанные выше события не только отдалили меня от Элси, не позволили проводить с ней много времени, но и в определенной степени охладили мой пыл. Мы продолжали встречаться два-три раза в неделю, но мои мысли были заняты социальными проблемами, мной владели чувства, порожденные жестокой борьбой, которая не оставляла времени на другие мысли и чувства. Однако, как ни странно, в наших с Элси отношениях в это время наметился некий прогресс. Так как я отдалился и больше не был в ее безграничной власти, она стала добрее ко мне, менее требовательной, и как только я обратил на это внимание, капелька презрения появилась в моей любви. Неужели она действительно похожа на тех девушек, о которых я читал, которые убегают, когда вы преследуете их, и бегут за вами, едва вы поворачиваетесь к ним спиной? Но я-то не такой, думалось мне; я желал ее больше всего на свете. А потом мне показалось, что и она привлекает меня сильнее, когда становится требовательной и недоступной. Мне пришлось признать, что между нами нет разницы. Мужчина и женщина по своей природе не очень-то отличаются друг от друга.
То, что я был занят, само по себе возвеличило меня в глазах Элси и очень укрепило мое влияние на нее — и это как будто стало моим настоящим достижением за несколько недель. В последний раз, когда мы встретились, Элси зарделась от удовольствия, а когда прощались, она целовала меня и прижималась ко мне, словно хотела показать, как сильно меня любит. «Ты придешь завтра, правда?» — спросила она. А во мне взыграл черт противоречия, и я ответил с ничего не значащей вежливостью:
— Я зайду за тобой в субботу, и мы погуляем — если, конечно, найдется время, — не удержался я.
— Буду ждать, — торопливо отозвалась Элси. Суббота выдалась солнечной и жаркой, насколько мне помнится, и мы, не раздумывая, направились к озеру по мягкому пахучему асфальту. В такой день волей- неволей избегаешь открытых улиц; солнечный свет не просто мешает, он слепит. И ничего удивительного, что Элси с раздражением проговорила:
— Ненавижу ходить пешком. В такие дни надо ездить на машине.
Я собирался предложить ей прогулку в парке, отдых на газоне, но стоило ей произнести эти слова, как я вспомнил лодку.
— У меня есть для тебя кое-что получше.
— Что? — с горящими глазами переспросила Элси.
— Узнаешь через четверть часа, — ответил я, и Элси, без умолку болтая обо всяких происшествиях последних двух недель, последовала за мной к пристани. Похоже, она была довольна жизнью, начальник отличил ее, похвалил ее работу, повысил ей жалованье. Помнится, я даже немножко приревновал ее, совсем немножко, хотя и порадовался за нее, приятно ведь, когда получаешь заслуженное поощрение на работе. Неприятный осадок скоро исчез, до того Элси была соблазнительно красива, а ее нежность заставляла меня трепетать, наполняла радостью мою душу и изгоняла все мысли о соперничестве.
Через несколько минут мы уже были на пристани, и, прежде чем янки успел спросить, что мне угодно, Элси восхищенно воскликнула:
— Какой ты милый! Больше всего на свете люблю кататься на лодке по прохладной воде.
— Дайте нам широкую, устойчивую лодку, — попросил я, и янки подобрал нам нечто, напоминавшее корыто.
— Если хотите заплыть подальше, то грести будет трудновато, — заметил он, — хотя на воде не так жарко, как здесь. Зато эта лодка устойчива, как баржа.
У меня не было намерения заплывать так далеко, как это было с Линггом, но я взял предложенное «корыто» и, усадив Элси на корму, показал, как управляться с рулем, а сам греб без передышки около получаса, после чего устроился на дне лодки у ног моей возлюбленной. Она робко поглядывала на меня, взглядом признаваясь в любви и старательно отводя глаза в сторону.
— Не странно ли? — проговорила она. — Месяц назад я решила не встречаться с тобой, сказала об этом себе, сказала тебе. И когда я оставалась наедине с собой, я говорила себе: «Не стоит нам встречаться; это неправильно, и я больше не буду». Но это «неправильно» значило всего лишь «не хочу больше его видеть». А когда ты не пришел раз, другой, я до того сильно захотела тебя видеть, что теперь не думай, я ничего такого не скажу.
Естественно, после такого признания я обхватил руками ее бедра и заглянул ей в глаза. Она все еще избегала смотреть на меня. И я подумал, что поначалу лишь нравился Элси, полюбила она меня потом, и теперь любит меня не меньше, чем я ее.
— Милый, мы здесь одни, да? — продолжала она. — Больше одни, чем в комнате или где-нибудь еще. Только ты и я между небом и землей.
Я подтвердил это, и она вернулась к прежнему разговору.
— Мне не хотелось встречаться с тобой, потому что я не думала, будто всерьез люблю тебя, но была уверена, что ты меня любишь, а теперь получается, что я люблю тебя сильнее, и если прежде все мои доводы были против тебя, то теперь — за. Правда, странно?
И она на мгновение показала мне свои прекрасные глаза. Я приподнялся, и ее губы встретились с моими губами: ее нежность была восхитительной.
— Любовь порождает любовь, — сказал я, — как волна накатывает на волну.
— К тому же, — продолжала Элси, мгновенно поменяв настроение, — ты стал совсем другой, да будет тебе известно. Когда мы встретились, ты был, о, настоящий немец, очень смешно говорил по-английски, и
