— Ах, Бесси! — говорила она. — Как же ты меня напугала! Вот, посмотри.
Затем она брала мою ладонь и прикладывала туда, где под корсажем колотилось ее сердце. Такое случалось несколько раз, и не стану врать, мне это очень даже нравилось. Еще меня страшно смешило, что она вбила себе в голову, будто к ней наведывается призрак Норы. Тут уж я расстаралась — с перчатками, заколкой для волос, жимолостными духами и всем прочим.
Но я думать не думала, что на нее настолько тяжело подействуют слова, начертанные на пыльном оконном стекле. Я нарочно написала «миледи», поскольку так к ней обращалась Нора. Но теперь — что, если моя Арабелла навсегда останется в заблуждении? А вдруг (упаси боже) она умрет?
Не знаю, сколько времени я просидела там подле миссус, проклиная себя за жестокосердие. Мне уж и самой жить не хотелось. Я пыталась хоть немного самооправдаться, говоря себе, что меня вырастили такой паршивкой, что я ничего доброго в жизни не видела, а значит, в сущности и не виновата в своих поступках. Но внутренний голос продолжал возражать. Он говорил, например: «Ты ведь могла ходить к мессе, когда жила у мистера Леви, он разрешил бы тебе, если бы ты хотела. Но нет, чем ты занималась по воскресеньям вместо этого? Дрыхла до полудня, а потом шла жрать мороженое в парк». Или: «Ты могла простить миссус и подставить другую щеку, в конце концов она леди». Или: «Паршивкой тебя вырастили или нет, но ты же в состоянии отличить хорошие поступки от плохих».
В наказание себе я решила отгрызть большой палец у самого основания. Я уже начала грызть и, возможно даже исполнила бы задуманное, да только не стерпела боли и взамен укусила руку над самым запястьем, очень сильно укусила, следы от зубов держались несколько дней. И хотя я никогда особо не увлекалась молитвами, о глубине моего отчаяния можно судить по тому, что я опустилась на колени и воздела сложенные ладони. Я снова и снова просила Бога, чтобы миссус оправилась. Потом молилась, чтобы мне стать лучше, чем я есть, и не попасть в ад. А когда у меня иссякли все слова на сей счет, я стала просто молиться, чтобы доктор приехал поскорее. Он добирался целую вечность, но наконец я услышала стук двуколки на подъездной дороге.
Я торопливо подступила к кровати и посмотрела на миссус. Теперь щеки у нее пылали, на лбу выступила испарина, а дыхание было частым и неровным. И казалось, даже в таком состоянии она знала, что я обошлась с ней дурно: когда я дотронулась до ее руки, она застонала и отдернулась прочь. Бросив последний взгляд на ее прелестное лицо, я проворно вышла из комнаты и взбежала на чердак.
Вот оно, грязное слуховое окошко — и начертанное на нем послание, которым еще недавно я страшно гордилась.
ПОМОГИТЕ МНЕ МИЛЕДИ
У меня имелось много причин уничтожить надпись, и не последняя из них — стыд за содеянное. Бог мне свидетель, я не хотела, чтобы она попалась на глаза миссус еще раз. И одного-то раза оказалось более чем достаточно. Еще мне совершенно не хотелось, чтобы надпись обнаружил господин Джеймс. У меня было ощущение, что если он ненароком обратит на нее свой ледяной взор, пройдет очень немного времени, прежде чем этот ледяной взор обратится на меня.
Я поискала какую-нибудь тряпицу, чтобы стереть улики моего преступления, но не нашла. Тогда я встала на цыпочки и терла грязное стекло рукавом, пока от надписи не осталось ни следа. При необходимости я бы и языком все дочиста вылизала.
Покидая чердак, я услышала торопливые шаги в холле внизу, а достигнув лестничной площадки, с испугом увидела господина Джеймса — он поднимался по лестнице и по пятам за ним следовал Макгрегор- Робертсон. К этому (появлению хозяина) я была совершенно не готова. Я застыла на месте с разинутым ртом и смотрела, как они двое быстро приближаются ко мне. Темное мельканье рук ног локтей заляпанных грязью башмаков медицинского саквояжа и фалд.
Господин Джеймс сердито покосился на меня, проходя мимо.
— Хочу потолковать с тобой позже, — отрывисто произнес он. — Ступай вниз и подожди там.
— Сэр! — начала я. — Миссус…
Но они уже скрылись в комнате и захлопнули дверь перед моим носом, оставив после себя лишь слабый запах сигарного дыма.
В кухне я просто беспомощно сидела, пялясь в камин. Никак не могла заставить себя взяться за работу. Что мне какие-то крошки на столе и пыль на полу? Да пошли они в задницу. Я задалась вопросом, а не дать ли мне деру. Но это означало бы спраздновать труса. Такого я не могла допустить, вдобавок тогда миссус стала бы думать обо мне плохо. Немного погодя меня осенило: я уйду по-французски, но не без прощания. Я оставлю миссус письмо с чистосердечным признанием и извинениями. Так она будет знать, что я поступила дурно, но призналась в содеянном и попросила прощения. И возможно, со временем она сумеет простить меня.
С чувством некоторого облегчения я взяла лист бумаги, карандаш и написала следующее:
Закончив письмо, я воспрянула духом. По крайней мере я поступила правильно и во всем призналась. Может, я не такая уж и плохая в конце концов. На самом деле я чувствовала себя такой святой праведницей, что просто удивительно, почему я не воспарила в воздух и не вылетела в окно. Меня охватило искушение прямо сейчас же выйти за дверь и уйти навсегда, но едва я двинулась с места, как услышала частый топот на лестнице и громкий голос хозяина:
— Бесси! Бесси!
Сердце взлетело мне в голову и забило крыльями промеж моими ушами. Мысленным оком я увидела миссус в белом одеянии, окруженную лучезарными ангелами. Потом мне явилось видение миссус с растрепанными всклокоченными волосами, сидящей на цепи в психической лечебнице и дико вопящей «Нора! Нора!». Потом миссус представилась мне в ином образе: красиво одетая, опрятно причесанная и все такое, она сурово стоит в дверях дома, указывая мне (с сожалением в глазах) в сторону Большой дороги. И под конец меня снова посетило видение про виселицу и мою мать, которая запрокидывает голову и радостно гогочет, глядя на мое болтающееся на веревке тело.
Все эти картины пронеслись перед моими глазами в считаные секунды. Я бросила взгляд на наружную
