– Хочу, однако, пояснить вам, что «Скрибнерс» хочет опубликовать «Западный фронт» независимо от того, внесете вы какие-нибудь изменения или нет. Не чувствуйте себя обязанным.
– Очень благородно с вашей стороны разъяснить мне это. Но я с вами согласен насчет переходов на все сто процентов. Что касается эпизода с охотой, я прочту его еще раз с учетом ваших пожеланий. Если я соглашусь, то буду счастлив разместить его дальше по ходу повествования. Больше всего я хочу, чтобы книга стала лучше. И я не заинтересован в конфликтах со своим издателем.
Тогда «Скрибнерс» станет вашим издателем?
– Определенно.
Предложение о переходах подкупило его, хотя он напомнил себе, что не особенно нуждался в этом.
– Я взял на себя смелость подготовить контракт, – сказал Перкинс. – Условия стандартные плюс аванс в размере пятисот долларов. Обычно мы не выплачиваем авансы, но на этот раз мы посчитали, что таким образом продемонстрируем, как высоко ценим «Западный фронт». Если вы подпишете контракт, я подготовлю чек к тому времени, когда закончится ленч.
Он протянул Киму контракт, скрепленный вместе с голубыми листочками, такими знакомыми Киму по адвокатской конторе его отца. К удивлению Перкинса, Ким откинулся на спинку кресла, вытащил очки в стальной оправе, напоминавшие военные окуляры, и принялся читать контракт. Пока он читал, Перкинс хранил молчание.
– Вы мудро поступили, что прочитали его, – сказал Перкинс, когда Ким поднял глаза. – Просто удивительно, сколько писателей не делают этого.
– Мой отец – адвокат. Меня воспитали так, чтобы я ничего не подписывал, предварительно не прочитав.
Ким подписал обе копии контракта, одну для «Скрибнерса» и одну для себя, и мужчины отправились в расположенный по соседству «Алгонкин», где Перкинс заказал столик.
Перкинс, выглядевший скромным человеком, тем не менее, оказалось, знал всех и каждого. Его поприветствовали Александр Вулкотт, бочкообразный, хитроумный, могущественный; Хейвуд Браун, ипохондрик, постоянно носивший с собой свою электрокардиограмму: Дороти Паркер, стройная, темноволосая, с быстрой речью и печальными глазами. За другим столиком он поздоровался с Илоной Вандерпоэль, знаменитым литературным агентом, сидевшей в одиночестве и поджидавшей партнера по ленчу. Он представил ей Кима, который никогда не встречался с ней прежде. У нее были пепельно-светлые волосы, и когда она сидела, было видно, какая она стройная и высокая. Когда она улыбнулась Киму, ее улыбка неожиданно напомнила ему Николь Редон. Николь! Его сердце замерло при мысли о ней. Странно, ведь между этими двумя женщинами было так мало общего; однако, когда они улыбались, их можно было принять за сестер.
– Как у Скотта, получается новая книга? – спросил Перкинс.
– Как я понимаю, идет очень хорошо, – ответила Илона. – В прошлом месяце он уехал в Европу. Честно говоря, – она взглянула на Кима, – я удивлена, что в Нью-Йорке остался кто-то из писателей. Они все уехали в Париж. Кажется, там они находят источник для вдохновения.
– Я ничем не отличаюсь от них, – ответил Ким. – Действие моего романа происходит большей частью во Франции.
– Видите? – сказала Илона Перкинсу. – Что я вам говорила?
В этот момент появился ее партнер по ленчу, и Перкинс с Кимом проследовали к столику в самом дальнем углу – постоянному столику Перкинса. Заказав напитки, Ким рассказал Перкинсу газетные сплетни, парижские сплетни и сплетни Эс. Ай. Брэйса. Он рассказал, откуда взял факты, описанные в «Западном фронте», и о заметках, которые он сделал уже для очередного романа с приблизительным названием «Дело чести».
Ленч прошел с большим успехом: Ким говорил, Перкинс слушал, каждый из мужчин делал то, что больше предпочитал. Ко времени их возвращения в офис чек был готов, а между Кимом и Перкинсом установились хорошие отношения. В Перкинсе Ким видел умного и проницательного редактора, которому понравилась его работа и его намерение: быть одновременно и любимцем публики и художником слова. Перкинс, в свою очередь, думал, что Ким обладал тем, что кинематографисты называют «оно» – широкой, больше чем жизнь, натурой. Ким был редким человеком – он умел нравиться и мужчинам и женщинам одновременно. Это качество поможет ему продать много книг.
– То слово, которое вы употребили, – произнес Перкинс в тот момент, когда Ким собирался покинуть его офис. – Мы не будем печатать его.
– Какое слово?
– Ким, вы современный человек, у вас современные друзья, но не все люди, которые будут читать вашу книгу, придерживаются таких же либеральных взглядов, как вы. Мы собираемся выбросить его.
– Его? Какое слово? – Голубые глаза Кима озорно блестели. – Что выбросить?
– Ну, вы знаете, – Перкинс был уроженцем Новой Англии и всегда густо краснел. – Это – Соединенные Штаты. Мы не можем печатать такие слова… как…
– Какие слова? О чем вы говорите?
– Слово из четырех букв, – нехотя произнес Перкинс. – Начинается с шестой буквы алфавита.
– А, В, С, D, Е, F… – сосчитал Ким по пальцам. – Четыре буквы? Погодите… From, Four, Fine, Foul, Farm, Fern, Furl, Fort,[1] – он понизил голос, глядя при этом на редактора с видом загадочного смущения.
– Вы знаете, – спокойно сказал Перкинс. – Все знают, просто не употребляют его.
Перкинс пододвинул к себе настольный календарь, написал одно слово и подтолкнул календарь к Киму.
– Ах! – сказал Ким. – Наконец-то все прояснилось – Fuck![2]
Перкинс поморщился, когда голос Кима прогремел на всю комнату.
