Не то чтобы он продлится — все преходяще. И все же Хель, какой бы нелюбопытной она ни была, смотрела вовсю, пока часы отмеряли секунды. Мертвым глазом она видела Нижний мир, бурлящий снами, а живой глаз не отводила от двух тел, лежащих бок о бок на берегу реки. Физические тела были связаны со своими двойниками в Нижнем мире мотками рунного света тоньше шелка.
Перерубить мотки означало оборвать жизни — но она пообещала час внутри, и подобная клятва, пусть даже данная Локи, не должна быть нарушена. И все же Хель была заинтригована — не в последнюю очередь чарами, которые Локи оставил после себя. Могущественными чарами какой-то реликвии Старых дней, которые мерцали и сверкали, как забытое солнце. Хель не представляла, зачем Локи принес их — или притворился, будто спрятал, зная, что она мгновенно их заметит.
А теперь чары звали Хель из ее укрытия в пустыне мягким и льстивым голосом, который казался — почти, но не вполне — знакомым.
«Это ловушка, — думала Хель. — Не знаю, что это, но он хочет, чтобы я взяла их».
Живым глазом она наблюдала за Обманщиком. Он выглядел спящим, время от времени дергаясь и хмурясь, словно во власти каких-то кошмаров. Хель видела нить, которая соединяла Локи со спящим «я» — прозрачную паутинку фиолетового света. Она осторожно пощупала ее и улыбнулась, подумав, что в ином мире у Локи холодок пробежал по спине.
«Неужели это ловушка?» — рассуждала Хель. Совсем не похоже на Локи быть таким прямолинейным. И все же если он не хотел, чтобы она взяла эту штуку, то зачем оставил ее так неприкрыто?
Локи не был прямолинейным. Локи был коварным. А потому, что бы он ни замышлял, очевидный ответ должен быть неправильным. Если только он не знал, что именно так Хель и подумает. В таком случае очевидный ответ и есть правильный. Если только…
«Если только, — размышляла она, — у него не было плана».
Если только небрежность не блеф, изобретенный, чтобы заставить ее думать, будто у него козырь в рукаве. Какая-нибудь защита, какой-нибудь запас на случай неприязненного приема. Но что, если ничего не было? Что, если Локи, как Хель сперва и заподозрила, явился с одним лишь умом и бравадой?
В таком случае Локи в ее власти. И чары, которые он принес, — соблазнительную безделушку — можно спокойно брать.
Хель призвала их словом. Чары прятались в его рюкзаке и светились так ярко, что почти виднелись сквозь потертую кожу. Она вынула их, и сияние Шепчущего вырвалось наружу, едва не ослепив Хель своей мощью.
Хель никогда не видела Шепчущего. Время Мимира вышло еще до ее рождения, а асы никогда не делились своими секретами. Но она знала, как выглядят чары, и сейчас держала их в руках, чувствуя, как их энергия струится через нее, слыша их оглушительный голос у себя в голове.
«Убей их, — приказал Шепчущий. — Убей их обоих».
Одна голова — хорошо, а две — лучше, как говорится в пословице. К счастью для Сахарка-и-кулька, он совершенно не подозревал, что о путешествии в Хель размышляет не одна голова, а целое множество: Одина, шести ванов, Охотницы, Ната Парсона, мертвого экзаменатора, Адама Скаттергуда, пасторской жены, фермера из долины и пузатой свинки. Но если бы даже гоблин и знал об этом, вряд ли подобное знание воодушевило бы его.
Он проверял рунный камень примерно каждые пять минут, и то ли у него воображение разыгралось, то ли за такое короткое время тот еще сильнее потемнел. Сахарок на воображение не грешил и понимал, что должен делать.
— Мир мертвых, — возбужденно бормотал он. — Да он, должно быть, еще больший псих, чем я думал. Хочет, чтобы я отправился в Мир мертвых, а? Хочет, чтобы я нашел Шепчущего? Какого еще Шепчущего, говорю я. А он говорит только…
«Не подведи меня».
Гоблин содрогнулся. Дело выглядело плохо, но он знал, что Капитан умеет выбираться из самых гнусных тупиков. И если он выберется, а Сахарок его предаст…
Гоблин время от времени зачарованно глазел на рунный камень, примечая, как его цвет из алого становится малиновым, рубиновым…
Капитан уверил его, что камень покажет дорогу. Сахарок уже видел подобные камни, хотя никогда не использовал их. Рунная магия предназначена для асов, не для гоблинов, и Сахарку было не по себе только от того, что он касался камня, не говоря о том, чтобы его использовать.
До сих пор камень показывал ему след: каждый сломанный заговор, каждую подпись, но вот след оборвался. Теперь камень откроет путь в Хель — дорогу, на которую не должны вставать живущие, если они, конечно, не хотят там и остаться.
«Если он покраснеет, я в смертельной беде».
Сахарок бросил камень на землю, точно как Капитан ему велел. И проход, которого еще мгновение назад не было, подобно вспышке молнии открылся у его ног. В проходе было темно. Ступеньки из чего-то вроде черного стекла зигзагом уходили в брешь, под которой, как знал гоблин, лежал последний участок пути в Мир мертвых, к Шепчущему.
Сахарок еще раз посмотрел на наговор Капитана, который снова потемнел, из рубинового став цвета бычьей крови, а затем цвета полночного мерцания превосходного кларета.
«Если он почернеет…»
«Боги!» — подумал гоблин.
Хныча от страха, Сахарок убрал камень в карман и вновь пустился в путь бодрой рысью, вниз по узким ступеням, по тропе в Мир мертвых.
Прошло почти три дня с тех пор, как Один вошел в Подземный мир по следу беглецов. Все это время он спускался постепенно и осторожно, предпочитая коридоры поменьше, всегда оставляя между собой и преследователями реку. В связи с этим он дважды пересек Стронд, пробираясь в Мир мертвых окольным путем, который, как он надеялся, собьет Скади и пастора со следа.
Все это время Один почти не ел, почти не спал. Он по-прежнему путешествовал в темноте, но обнаружил, что его чувство направления безмерно упрочилось, а чтение подписей отточилось до остроты, которой он не знал с довоенных лет.
Один чувствовал присутствие ванов в Подземном мире, как чувствовал присутствие Охотницы. Ему хотелось с ними связаться, но в настоящем своем состоянии он не осмеливался. Он обратится к ним позже, в полном обличье, когда вновь обретет Шепчущего — то есть, если Шепчущий когда-нибудь вернется к нему.
А пока Один сосредоточился на чтении знаков, каковых было множество — натянутые по всему Подземному миру, точно струны арфы, настроенные на высокую частоту. Это требовало внимания, это требовало чар, и с каждым новым знаком его предчувствие росло.
Наконец Один бросил руны. Бросил вслепую, но это ничего не значило. Их послание читалось достаточно ясно. Первой он вытащил
Затем
