Она удачно скрывает удивление.
— Я позову кого-нибудь из девушек.
— Попозже. — (Вот чем плоха подводка для глаз. Она течет.) — Шерил, я буду по тебе скучать.
— Я тоже.
Мы несколько секунд молча смотрим друг на друга. Потом она неожиданно расплывается в ухмылке.
— Слушайте, мисс Голайтли. Скажите это для меня.
Она поворачивается к Одиннадцать Сорок — к Полу — и обнимает его.
— Сейчас увидишь, дед, что я имею в виду. У нее получается совсем как у
Я знаю, какую реплику она имеет в виду. Из «Тиффани», где Одри Хепберн говорит про то, что бывает, когда на душе крысы скребут: тебе страшно, просто жуть, а чего боишься — сам не знаешь. Именно это я чувствую сейчас — ощущение, что я потерялась, пропала, и я задумываюсь: может быть, Полли живет с этим чувством все время, когда она одна в своей комнатушке в доме престарелых «Поляна», у дверей стоит скучающая санитарка, и все мечты Полли растаяли, как мел под дождем. О да, я знаю это чувство.
— Может, как-нибудь в другой раз.
Она бы начала настаивать, но Полу-младшему уже стало скучно: он прыгает, как мячик, и машет замурзанной ладошкой. Джимми рядом с ним выглядит странно смиренным — стоит, ждет.
— Ну ладно. — Она поправляет одежду, приглаживает волосы. — Хорошо.
Одиннадцать Сорок — Пол — задерживает ее руку в своей чуточку подольше.
— Миленькая, ты точно решила? — спрашивает он. — Ты будешь писать? С тобой все будет в порядке?
Она кивает.
— Конечно. Не скажу, что будет легко… — И тут она опять становится Бетт Дэвис, взмахивает несуществующим мундштуком.
— Может, он и крыса, — небрежно говорит она, и слышится призрак ее старого фривольного смеха, — но, миленький, по крайней мере это моя крыса.
Потом она глядит туда, где ждут ее мужчины: прямая, забавно величественная фигурка в черных балетках и брюках-капри, и тут я понимаю, на кого она похожа: на Чарли Чаплина, неукротимого бродяжку — частенько битого, но непобежденного, вечного оптимиста в холодном, равнодушном мире. Внезапно меня сотрясает смех, за ним — слезы.
Одиннадцать Сорок молча ждет, пока я перестану. Подняв лицо, я вижу, что он принес еще чайник чая: «эрл грей», молоко в кувшинчике, и на блюдце — два кусочка сахара в обертке. Я осторожно вытираю глаза платком. Он весь черный от подводки для глаз. Внезапно я совершенно четко понимаю, что ни один из нас никогда больше не увидит ни Шерил, ни ее ребенка.
Чай точно такой, как я люблю. У него вкус детства и дома, размоченного в чае печенья и прощения. Все можно исправить, думаю я, а потом опять плачу, страстно — я и не знала, что во мне сидит такая страсть. Одиннадцать Сорок терпеливо ждет, словно у него в запасе вечность.
Я опять вытираю глаза. Веки распухли, как у чудовища. Я напоминаю себе, что я старая, что мое тщеславие не только неуместно, но и смешно. Но Одиннадцать Сорок улыбается, берет гвоздику из вазы и толкает ее ко мне по столу.
— Полегче стало? — спрашивает он.
Я замечаю, что его улыбка немножко напоминает улыбку Шерил: широкая, открытая, чуть нахальная. Эта храбрая улыбка вдруг приводит меня в восхищение. Я делаю глубокий вдох, ненадолго закрываю глаза, а когда опять открываю, крысы на душе скребут уже не так сильно. Здесь, конечно, не «Тиффани», но все равно в «Теско» есть что-то очень успокоительное: падающий в окна солнечный свет, теплый запах пекущегося хлеба, шум людской работы. Разве тут может случиться что-нибудь плохое?
Я снимаю перчатки, чтобы поправить волосы; к счастью, в сумочке есть компактная пудреница, и парой умелых взмахов пуховкой мне удается частично исправить положение. Я, конечно, не Одри Хепберн; но и он не Джордж Пеппард, и я вижу по глазам, что он меня одобряет.
— Ну что, — говорю я, улыбаясь и глядя ему в глаза, — как я выгляжу?
ПОЗДРАВЛЯЮ, ВЫ ВЫИГРАЛИ!
Я собиратель. Это моя работа и мое хобби. Я коллекционирую риски. Я оцениваю последствия. Я беру разрозненные данные и собираю их в одно громадное уравнение. Основная цель этого занятия довольно прозаична: сделать так, чтобы большая страховая компания, в которой я работаю, получила прибыль. Вторичная, экзистенциальная цель ближе к познанию и, смею сказать, наслаждению. Как я уже сказал, я собиратель.
Например, знаете ли вы, что лондонец (мужского пола) в возрасте от 25 до 45 лет, практически здоровый и с нормальным зрением, имеет приблизительно один шанс из одиннадцати тысяч быть сбитым машиной каждый раз, как переходит дорогу? Если он испытывает стресс, связанный с работой (опаздывает на деловую встречу, говорит по мобильному телефону), риск повышается до одного шанса из шести тысяч. Если его собьет машина, вероятность, что травмы окажутся смертельными, — три к одному. Интересно, что если речь идет о центральном Лондоне, то с вероятностью пять к одному замешанная в инциденте машина окажется такси.
Поэтому я всегда перехожу дорогу крайне осторожно. Еще я правильно питаюсь и ограничиваю употребление алкоголя — точнее, ограничивал до недавнего времени. Статистика — это такая вещь, с которой никогда ничего заранее не скажешь; иной раз она, как болезнь, таится много лет, а потом вдруг разит насмерть; а иная статистика бросается на тебя сразу, как атакующий бизон. Как бы то ни было, я всю жизнь старался избегать тех самых рисков, которые вычисляю: я не летаю самолетами, не занимаюсь опасными видами спорта, не ем непастеризованных сыров, красного мяса и генетически модифицированных продуктов. Конечно, то, что я живу в Лондоне, уже само по себе рискованно; но я каждые полгода хожу к врачу на диспансеризацию, не курю, ем жирные сорта рыбы, провожу регулярный самоосмотр яичек, и считаю, что в результате снизил вероятность пополнить собой медицинскую статистику, при этом не сильно ухудшив качество собственной жизни.
Моя жена считает, что статистика — это очень скучно. Может, она и меня считает скучным. По правде сказать, у меня даже есть определенные причины считать, что она так считает. Но женщинам недостает нашей точности; они обожают расплывчатость и нелогичность; они совершенно бесконтрольно тратят деньги направо и налево; а если предъявить им претензии по этому поводу, они, скорее всего (девять раз из десяти), запрутся в ванной, оставив за собой вихрь обиды и «Шанели № 5», и заявят, что вы вечно портите им удовольствие от жизни, что вам сегодня придется спать отдельно и вдобавок — что вы жадный эгоист, у которого только и есть в голове, что гадкие цифры.
Однако, несмотря на неодобрение моей жены, именно числа правят нашей жизнью. Будь то банальное чудо зачатия (пятьдесят тысяч сперматозоидов соревнуются в эпохальном заплыве к одной яйцеклетке) или неповторимое, причудливое, запоминающееся событие (человек вывалился из терпящего крушение самолета и спасся, упав на спину огромного орла) — каждым выбором, каждым шагом на пути, переходом дороги и регистрацией в аэропорту на тот самый роковой рейс управляет бесконечно сложная, бесконечно элегантная игра вероятностей.
Возьмем один пример. В 1954 году француз по имени Жозеф Дюмон решил кончить жизнь самоубийством, бросившись с Эйфелевой башни. Он прыгнул с первой платформы и пролетел 57 метров, но в этот момент порыв ветра невероятной силы подхватил мсье Дюмона и занес обратно на башню, аккуратно посадив на одну из опорных балок, вероятность чего, согласно моим вычислениям, примерно один шанс из
