Марлона Брандо.[47] Иногда он заходит в кафе; я всегда знаю, когда он здесь, — по глазам Шерил. Под его взглядом она всегда движется по-другому, более скованно; тычет пальцем в кнопки кассы, словно курица, клюющая зерно. В эти дни она не подходит со мной поговорить, но иногда слегка улыбается мне, словно извиняясь.
Она знает, когда я прихожу — ровно в половине одиннадцатого, — и старается устроить себе перерыв на это время. Мы говорим о кино. Сейчас Шерил знает о кино гораздо больше, чем в день нашего первого знакомства: в прошлом месяце она посмотрела «Короткую встречу»[48] и «Касабланку».[49] Она уже знает наперечет мои любимые фильмы: «Забавная мордашка»,[50] «Полуночная жара»,[51] «Римские каникулы»,[52] «Грозовой перевал»[53] (1939 года, с Оливье[54]) и, конечно, «Завтрак у „Тиффани“». Она знает, чем отличается «Непрощенный»[55] Клинта Иствуда от «Непрощенной»[56] Джона Хьюстона. Она смотрит кино по утрам, пока Джимми не проснулся — он любит боевики и фильмы про войну, и Шерил предпочитает смотреть без него, — а потом мы их обсуждаем. Она все еще стесняется высказывать собственное мнение, но ее замечания умны и интересны, несмотря на то что она предпочитает хеппи-энды. Я иногда удивляюсь, почему такая девушка, как Шерил, работает в кафе в «Теско».
Она мало рассказывает о себе. Сказала, что ее родители умерли и ее воспитали бабушка с дедушкой, но, как я поняла, она уже много лет не поддерживает с ними отношений. Она старше других официанток — может, потому и одевается так, — и, когда разговаривает с ними, ее провинциальный выговор становится заметней, а голос — грубее. Я чувствую, что при общении со мной она очень старается.
— Вы даже говорите, как она, — то и дело повторяет Шерил. — Словно актеры в старых фильмах. Сейчас так уже никто не говорит.
Потом она начинает упрашивать меня снова произнести
— У меня так никогда не получится, — говорит она. — Я не из того теста, из какого делают актрис.
И сразу же, глянув на часы на стене, отсчитывающие время до конца ее перерыва, разражается великолепной имитацией Бетт Дэвис из «Все о Еве»[57] — «Пристегните ремни, нас ждет ухабистая ночь», — и получается просто невероятно хорошо; она даже немножко похожа на Дэвис, если прищурит глаза и задерет подбородок под правильным углом, держа шариковую ручку вместо элегантной сигареты (поскольку в «Теско» нельзя курить). Мне приходит в голову, что она вполне тянет на актрису, а ее развязность, мини-юбки и дешевые побрякушки — лишь маскировка, за которой прячется женщина. Конечно, ей нравятся Бетт и Одри; но втайне она предпочитает холодных блондинок — Грейс Келли и Катрин Денёв, хотя Мэрилин Монро она не любит, как и я.
— Я раньше думала, что она — высокий класс, — призналась как-то Шерил. — А теперь она для меня лишь очередная жертва.
Однако сегодня Шерил не так разговорчива. Она и одета по-другому: под форменным сарафаном «Теско» на ней простые черные брюки и свитер с воротником под горло. Серьги в носу тоже нет. Волосы стянуты на затылке, и скулы кажутся выше. Я ничего не говорю по этому поводу: наши правила, хоть и неписаные, строги. Мы обе терпеть не можем, когда нам лезут в душу.
— Мисс Голайтли, я принесу ваши тосты через минуточку.
— Спасибо, Шерил.
Чай точно такой, как я люблю. В чае есть что-то очень успокоительное, очень цивилизованное. Когда у Полли выдается плохой день, когда она ругается, визжит и кричит, чтобы ее выпустили, я приношу ей чай на нашем домашнем подносе с цветами, который она помнит. Это ее всегда успокаивает. Иногда она вцепляется в меня и называет мамой. Я беру печенье пальцами, обмакиваю в чай и кладу ей в рот. Она похожа на птенца.
Иногда я думаю про других завсегдатаев. Их примерно дюжина, хотя только один из них со мной иногда разговаривает. Я не знаю его имени, но про себя зову его «Одиннадцать Сорок», по времени его прихода. У него, как и у меня, есть излюбленное место, рядом с игровой площадкой, и за едой он часто смотрит на играющих детей. Яичница-болтунья, четыре ломтика поджаренного бекона, два кусочка поджаренного хлеба, мармелад и чай «Английский завтрак» с молоком, без сахара. Не знаю, приходит ли он в другие дни, но думаю, что нет. Он всегда в шляпе — зимой в фетровой, летом в панаме, — а волосы под шляпой белые, но все еще густые. Мы мимоходом здороваемся.
Хлеб поджарен идеально: не подгорелый и не как бледная немочь, и Шерил знает, что масло я люблю намазывать сама. Кекс к чаю — свежий, еще чуть теплый. Глядя вниз, я замечаю, что Шерил сменила обувь: на ней лодочки без каблука, в которых ступни кажутся меньше и элегантнее. На пальцах больше нет колец. Как ни странно, от этого она кажется моложе.
— У меня перерыв через десять минут, — говорит она. — Можем поболтать.
— С удовольствием.
Надеюсь, между нами все осталось по-прежнему. Знаете, я никого не сужу и совершенно не стала думать о ней хуже. Надеюсь, она это знает.
В туфлях на плоской подошве ее походка становится не слишком грациозной. Шерил очень прямо держит спину. В ней сегодня чувствуется какая-то ярость, но не то чтобы злость. Надеюсь, она не думает, что я хочу залезть к ней в душу. Наблюдая за ней, я думаю, что она мне кого-то напоминает, но не могу понять, кого именно.
Одиннадцать Сорок. По нему можно часы проверять. Он стоит в очереди рядом с другими людьми — они оба завсегдатаи, молодая пара с ребенком, — и берет свой обычный заказ. У него в петлице красная гвоздика — может, сегодняшний день для него чем-то отмечен. Может, годовщина или день рождения. Он идет к своему постоянному месту, но оно занято: там сидит краснолицый мужчина, ест колбаски с поджаренным хлебом и яичницей-болтуньей и читает «Миррор». Одиннадцать Сорок оглядывается, и я понимаю, что за моим столом есть свободное место. В любой другой день я пригласила бы его сесть рядом. Кафе почти забито. Но я не забываю о Шерил. Я отворачиваюсь и краснею, а он спрашивает у сидящей поблизости женщины, свободно ли место напротив нее. Она что-то равнодушно бормочет набитым булкой ртом.
Не знаю, что со мной такое сегодня утром. Может, потому что не выспалась или из-за всех вчерашних сюрпризов. Я чувствую себя тусклой и серой, как небо. Что-то изменилось; обычно здесь мне становится легче — оттого, что я смотрю на людей, слушаю их разговоры, втягиваю запах бекона, свежего кофе и булочек. Здесь кипит жизнь. Завтра я пойду к Полли в дом престарелых «Поляна»; там завтрак пахнет ужасно — кислым молоком и прогорклыми кукурузными хлопьями; запах почти младенческий, но какого-то древнего, хворого младенца, чьи руки, похожие на клешни, вцепляются в рукав моего хорошего красного пальто, не оставляя надежды на будущее.
Вчера ночью я не могла заснуть. В моем возрасте это довольно обычная вещь, и, когда это случается, я иногда встаю, завариваю себе чай, читаю или выхожу прогуляться вокруг квартала. Это не часто помогает, но по крайней мере создает иллюзию, что я использую время, а не убиваю его; словно мне бесплатно досталось несколько часов сверх нормы.
Полли слишком много дремлет. Может, это компенсация за то, что я не могу спать; но я подозреваю, что ее чем-то подпаивают, чтобы не шумела. Я приношу ей ночные рубашки с кружевами и стеганые халаты, но в доме престарелых «Поляна» процветает воровство, потому что никто не помнит своих вещей. Одна женщина постоянно надевает три полных комплекта одежды, один на другой, чтобы точно никто не украл.
Когда я прихожу навещать Полли, я стараюсь разыскать ее одежду. Захожу во все комнаты и проверяю под кроватями. Миссис Макаллистер хуже всех: она прячет вещи или надевает на себя, поэтому отбирать их бывает очень трудно, но я не допущу, чтобы Полли стала как все прочие. Я всегда заставляю ее вставать и одеваться. Я приношу ей одежду: нормальные туфли, чулки, костюмы. Я отношу их в химчистку, когда надо, а на подкладку пришиваю метки с именем.
Должно быть, все дело было в том, что я задумалась о Полли. Как бы то ни было, я опять проснулась в два часа ночи и не могла уснуть. Мне не хотелось ни смотреть кино, ни читать, а для чая было слишком
