Гретхен вытащила две фотографии из папки «г-д-е», нашла досье на шерифа в папке «м-н-о». Фрейзер напоминал старого бульдога, только не такого уставшего, как вчера ночью. Шериф Пол Мур с вытянутым лицом и холодным, тусклым взглядом походил на шерифа из вестернов, да к тому же носил невообразимо старомодный галстук на резинке. Окружной прокурор Дональд Дарвуд смотрел прямо в камеру, — непреклонный, как бойскаут высшей лиги, настоящий поборник закона: короткие светлые волосы, правильные черты, твердый подбородок.
Мистер Деннис потянулся за листами Кули.
— Фей ушла из «Синего пламени» одна?
Гретхен положила фото на стол.
— Из дверей вышла одна. А дальше кто знает? — Кули потер нос, широко зевнул. — Одним словом, отправилась домой, где ее и задушили. Лично я считаю, что сама нарывалась.
— Вас никто не спрашивает. — Голос Гретхен дрожал, но она вперила в него такой яростный взгляд, что он опустил глаза. — Она была хорошей.
Кули рассмеялся.
— Легкая…
Редактор ударил по листам бумаги.
— Хватит, Ральф. Гретхен знала эту женщину. И оставь ее в покое.
Кули подкатился к своему столу, саркастически глядя на Гретхен.
— Факты говорят сами за себя, малышка.
— Она любила танцевать, но вы так это произносите… — У Гретхен внутри все переворачивалось из- за Барб. Она же прочитает газету. Прочитает, что ее мать танцевала в местном ночном клубе, и ее задушили… Гретхен подошла к Кули. — Вы написали что-нибудь о том, какой была миссис Татум?
Кули приподнял бровь. Руки замерли над клавишами.
— А дочка ее говорит, что она просто любила танцевать?
Именно это и сказала Барб. Но ведь это не все. Если он только это упомянул…
— Она была художницей. — Прямо сейчас на веранде стоит ее картина, но Гретхен не сможет описать свои ощущения при ее виде. При всей ее любви к слову некоторые вещи им не под силу. Она словно увидела биение сердца, или песню, — то, что можно лишь чувствовать душой.
Кули натянул пиджак, зевнул.
— Пойду пообедаю, потом попытаюсь что-нибудь разнюхать в суде, может, они что нового выведали. Глядишь, да и откопают ее дружка. — Он вытряхнул сигарету. — Хотя не думаю, что сейчас это важно.
Затрещал телетайп. Гретхен не обращала внимания на ползущую ленту. Она заговорила громко и торопливо.
— Мистер Кули, вы могли бы поговорить с кем-то, кто ее знал. Кто покупал ее картины, работал с ней в супермаркете. От них можно узнать, какой она была на самом деле…
С теми, кто рассказал бы, что ее смех звенел легко и свободно, словно серебряная ложка в хрустальном бокале. Или о том, как она выбегала во двор летним вечером, подхватывала за руки Барб и других девочек и кружилась в счастливом танце, распевая эту глупую песенку «Мерси Доутс».
Кули пристроил шляпу на затылок и холодно посмотрел на нее.
— Кто, я? Я не сестра-утешительница, малышка. За такими статьями — пожалуйста, к Джуэл. Или сама пиши. Пусть все приготовят платочки.
Дверь за ним захлопнулась, и Гретхен повернулась к мистеру Деннису.
— В его статье она будет выглядеть как дешевка. Как будто она заслуживала смерти. — Перед глазами стояла все та же картина: тело миссис Татум и распухшее, убитое горем лицо Барб.
Мистер Деннис откинулся на стуле, сцепил руки за головой, нахмурился.
— В его статье будут только факты.
— Факты… — Гретхен помолчала. Она не знала, как объяснить ему. Но, взглянув в его тусклые зеленые глаза, вдруг поняла, что ему все ясно.
Деннис медленно кивнул.
— Все правильно, малышка. Ты соображаешь быстрее многих. Зависит от того, какие факты, так? — Он ткнул в статью Кули. — Все факты здесь — чистая правда. Ральф, конечно, трепло, но чутье у него есть. Но ты не считаешь, что бар, спиртное, скандалы — это все о Фей Татум. Вот что я тебе скажу: иди и сделай свою статью о Фей. Пообещай мне только одно.
— Да, сэр? — Гретхен посмотрела в его угрюмые, скептичные, серьезные глаза.
— Обещай, что напишешь чистую правду.
И, заскрипев стулом, он повернулся к своей пишущей машинке.
— Не хочешь еще лимонаду, Гретхен? — Миссис Форрестер накручивала волосы на крупные бигуди, и они обрамляли ее лицо пышными каштановыми волнами. У нее была молочно-белая кожа и светло-голубые глаза. Розовое отрезное платье накрахмалено до хруста. Это был бы обычный летний день на обычной веранде, расцвеченной белыми плетеными креслами с синими думками, если бы не тоска, застывшая в ее глазах, и не плед, скрывающий отсутствие ног у сидевшего рядом молодого человека в инвалидном кресле.
У Гретхен заныл живот, то ли от кислого лимонада, то ли от боли, горя и мужества, наполнявших дом Форрестеров. А еще ее снедала тревога, потому что она обещала выяснить правду о Фей Татум и теперь не знала, с чего начать.
— Нет, мэм, спасибо. Ты узнал, когда пойдешь на занятия, Билли?
Билли унаследовал от матери золотисто-каштановые волосы, но худое лицо покрывали веснушки. Да он и весь исхудал. Хлопковая рубашка с короткими рукавами просто болталась на нем.
— Не знаю, когда будет следующая операция. Один участок никак не заживает. После этой операции будет ясно, что делать. У меня все спланировано. — От волнения он заговорил громче. — Президент должен подписать указ, чтобы ветераны могли учиться в колледже. Я пойду в сельскохозяйственный. Хочу стать ветеринаром.
Гретхен вспомнила, что ее дядю Сильвестра все время будили среди ночи: то у коровы трудные роды, то колика у лошади. Она подумала о бугристой земле на фермах и ранчо, о колеях на скотном дворе.
Миссис Форрестер прижала к глазам смятый платок. Плечи ее затряслись.
Билли вцепился в подлокотники коляски.
— У меня будут протезы. Я буду ходить. — На мать он не смотрел.
Гретхен опустила глаза на свои записи. Плакать было нельзя. Она быстро пометила: протезы.
— А почему ты хочешь стать ветеринаром?
Билли разжал руки.
— Животные не… — Он умолк. Гретхен ждала. Он набрал воздуха. — Я хочу помогать им жить.
— Животные не… — повторила она.
Рот его скривился. Он молча разглядывал плед и его разоблачающие складки: никаких выпуклостей, лишь плоская поверхность ткани.
— Животные не бросают гранаты. Они вступают в честный бой. — Он кивнул, и на его лице пролегли морщины. — Иногда они убивают, но при этом не уничтожают все на своем пути. Я люблю животных. Всех. Вот так я и сделаю…
Гретхен строчила не останавливаясь и едва успела уловить его последние слова, он произнес их едва слышно: «…или умру». Она быстро подняла голову. Эти слова она не стала записывать. Их он сказал не ей и не матери, а самому себе.
Он сцепил руки и усмехнулся.
— Ну как, Гретхен, нравится тебе работать в «Газетт»?
— Я хочу стать репортером так же сильно, — она смело посмотрела ему в глаза, — как ты ветеринаром.
Он протянул ей руку, и она горячо пожала ее.
Миссис Форрестер воскликнула:
— Репортером? Гретхен, неужели ты это всерьез? Я думала, ты просто работаешь у них летом, и пишешь такие славные статьи, как про Роуз Дру. Ты же не хочешь стать настоящим репортером? В газетах
