зимний пруд.
Гретхен поднялась, вытерла руки о юбку и пошла к ступенькам.
— Миссис Хоппер, я Гретхен Гилман и…
— Я тебя помню. — Резкий голос бесцеремонно оборвал ее. — Подруга Милларда. — Миссис Хоппер плотно сжала губы.
Гретхен подняла глаза, и их взгляды встретились. Девочка ждала, не двигаясь, понимая, что молчание этой женщина с суровым лицом было данью памяти Милларду. На мгновение он был с ними, и его круглое лицо светилось счастьем.
— Проклятая война. — Миссис Хоппер засунула руки в карманы изумрудно-зеленой юбки и прочистила горло. — Джози сказала, что ты спрашиваешь, нравилась ли мне Фей Татум. Почему?
— Люди много дурного говорят о миссис Татум. — Гретхен посмотрела в холодные, пустые, отстраненные глаза. — Все из-за того, что она приходила сюда танцевать. Я хочу написать статью для «Газетт» и рассказать всем, какой она была на самом деле. Вы можете мне помочь.
Ярко-красные губы изогнулись.
— Гилман… — Глаза заблестели, как монеты, брошенные на стол. — Г. Г. Гилман. — Она издала ухающий смешок. — Чтобы люди подумали, что ты мужчина. А почему бы и нет? В этом чертовом мире вечно заправляют мужчины, так что задай им жару, малышка. Я за тебя. Но я не разговариваю с копами и репортерами.
Под скрип открывавшейся входной двери Гретхен выкрикнула:
— Если вам нравилась Фей, почему вы не скажете об этом?
Миссис Хоппер оглянулась через плечо.
— Я держу пивную, детка. Кому есть дело до того, что я говорю? Я ни во что не хочу вмешиваться. Люди приходят сюда повеселиться. Они приходят посмеяться, потанцевать и забыть о войне. Я о них не рассказываю.
— Я хочу знать только, что вы думали о Фей Татум. Все говорят, будто она была гулящей, из-за того, что ходила в «Синее пламя». Если вы скажете, что это не так…
— А что от этого изменится? — спросила она резко. — Все в городе так мне и поверят? Что, кому-то есть дело до того, что я говорю? Бедняжка Фей. Она не нарывалась на неприятности. — Миссис Хоппер отпустила экран, повернулась к Гретхен. — Ну, хорошо. — Она спустилась с лестницы. — Я поговорю с тобой о Фей. Но только о ней. Смешно, но это нетрудно. И мне наплевать, что думают все эти ханжи. Вот что я тебе скажу: они все не правы…
Закрытые окна. Запертые двери. Дом Татумов пекся в безжалостных лучах, источаемых солнечным шаром. Трескучий сухой жар в запертых комнатах душил, мутил, оглушал. Заперты ли двери? Может быть. Но кто войдет в дом? Может, тетя Барб остановится здесь, когда приедет из Техаса. Барб сегодня утром упаковала одежду на несколько дней, и кажется, что это было очень давно.
Гретхен посмотрела на сложенный номер «Газетт» в корзине велосипеда. Каждый вечер она гордо везла газету домой, с нетерпением ожидая, когда бабушка прочитает ее статьи. Ей не хотелось показывать бабушке сегодняшний выпуск. На первой странице она прочтет в статье Ральфа Кули о том, что сержант Клайд Татум вооружен и опасен.
Гретхен ехала медленно, ноги болели от усталости. Уже почти проехав дом Крейнов, она поняла, что входная дверь открыта. Замедлив ход, девочка остановила велосипед. На розовых кустах у крыльца блестела вода. Гретхен прислонила велосипед к стойке. Она поговорила с Люсиль, потому что та работала с Фей, с Джимом Дэном, который благодаря ей станет художником, с миссис Стил, узнавшей от нее об искусстве, и, наконец, с миссис Хоппер, владелицей бара, где Фей Татум любила танцевать. Миссис Крейн была ближайшей соседкой Татумов. Именно она позвонила в полицию во вторник вечером. Не ее вина, что Татумы поссорились. Но миссис Крейн явно не сводила глаз с соседнего дома.
На окне зашевелилась белая сборчатая занавеска.
Соседка Фей Татум… Гретхен пошла по тропинке к дому. Если бы не усталость. Ей казалось, что на нее давила не только усталость, но и слова, эмоции, лица. Всего этого достаточно для хорошей статьи, но без разговора с миссис Крейн она не будет законченной.
Она собралась постучать, но за дверью раздались быстрые шаги. Миссис Крейн выглянула в сетку двери-ширмы. На ее маленькой головке топорщились тугие седые завитушки. Кожа обвисла, а уголки рта опустились, словно она только что сказала что-то грустное. На этом изможденном лице светились неожиданно яркие лилово-голубые глаза. Миссис Крейн держала вечернюю газету и показывала на заголовок: «Вооружен и опасен».
— Гретхен, ты об этом знаешь? — Резким, порывистым движением она открыла дверь. — Я собиралась зайти к тебе сегодня вечером. Раз ты работаешь в газете, я надеялась, что ты мне расскажешь. — Она набрала в грудь воздуха, и слова выскакивали, как опущенный в кипяток горох из кожуры. — Я так расстроена. Надо было мне поехать на лето к дочери в Пери, но я решила остаться и помогать Джорджу с детьми. Заходи, я угощу тебя чаем со льдом. Садись, я сейчас приду.
В доме пахло тальком, накрахмаленным бельем, мебельной политурой и свежим арбузом. По размерам гостиная была близнецом гостиной Татумов, но здесь все светилось свежестью и чистотой, все было вымыто и отполировано. Обтянутая вощеным ситцем мебель украшена салфетками, оконные рамы начищены до блеска, шторы накрахмалены, как полотно на алтаре. Обеденный ореховый стол сверкал. Сквозь стекло буфета сияли фарфор и серебро. В открытую дверь был виден кухонный стол. На зеленой тарелке лежали свежие сочные куски арбуза.
Гретхен уселась на голубой ситцевый диван и очутилась в плену летнего жара. Вентилятор перемешивал воздух, охлаждая его лишь на миг. Миссис Крейн говорила без умолку и суетилась у стола, а ее высокий голос слегка дрожал.
— Я так переживала из-за Фей, но никогда не думала, что произойдет подобное. Когда я позвонила в полицию, то испугалась за Клайда, потому что Фей вышла из себя. Я в жизни не слышала, чтобы кто-нибудь так визжал. — Она поставила поднос на кофейный столик, посмотрела на Гретхен. — Ты так разгорячилась и устала, милая. Вот, попей. — Она протянула стакан, в котором звенел лед и плавали листки свежей мяты. — Я тебе и арбуз принесла.
— Спасибо. — Гретхен взяла стакан, радуясь сладкому, обжигающе холодному чаю.
А сладкий, хрусткий арбуз был ее любимым вкусом лета.
— Мой муж, Уильям, не знаю, помнишь ли ты его, всегда мне говорил: меньше скажешь, быстрее исправишь. А мне, — в глазах у нее выступили слезы, — мне так стыдно. Если бы я не сказала Пенелопе, своей невестке, Пенелопе Ньютон, что видела мужчину поздно ночью, может, ничего бы не произошло. Надо было мне подумать, что Пенелопа все говорит Эду, а Эд был в парикмахерской…
Слова жужжали, как мухи над поляной для пикника. Гретхен пила чай, и фрагменты последнего дня Фей Татум становились на место, словно кусочки мозаики.
— …а он такой болтун, любит выставляться, вот он всем и рассказал о мужчине, который якобы ходил к Фей, пока Клайд был на фронте. Конечно, он не знал, что Клайд сидел там, на стуле Мосса Уилсона. Мне нельзя было говорить Пенелопе, — знаю, что нельзя, но я все думала о Джордже и о том, как он бы страдал, если бы Дженни когда-нибудь закрутила роман с другим мужчиной. Хотя Дженни никогда бы такого и не сделала. Она лучшая жена и мать, какая только может быть, и я люблю ее как родную дочь, а не просто жену сына. Но стоило мне подумать, что Джордж воюет на Тихом океане с этими ужасными япошками, я просто из себя вышла из-за Фей, хотя раньше не сказала бы о ней ничего дурного, пусть она и художница. Я думала о Джордже и Дженни, когда пришла Пенелопа, и я ей рассказала, что видела и как это нехорошо. Она обещала никому не говорить, но ведь она никогда и ничего не могла утаить от Эда. Клянусь, — она выпучила глаза, — я до смерти напугалась тогда во вторник, когда услышала визг и крики. Я была на кухне, это окно открыто, и услышала, как хлопнула дверь. Клайд заорал, и Фей кричала так пронзительно и громко, что он, — миссис Крейн замолчала, щеки ее порозовели еще больше, — в общем, что он ужасный, подлый, что это все ложь, и только такой мужчина, как он, мог поверить в такую гадость о своей жене. Что она была так рада его возвращению, а он все испортил. Клайд орал, что она, — еще одна пауза, — дурная женщина, он не совсем так сказал, а минуту спустя она закричала, что убьет его, вот возьмет пистолет и застрелит, чтобы он знал, как поступают с лжецами. Тогда я и побежала к телефону и
