маленькую частную клинику в Пти-Кламаре, не очень далеко от Парижа, куда уже направил нескольких своих пациентов, страдавших депрессией и нервными расстройствами. Все они, между прочим, тоже жертвы насилия. Результаты хорошие. Директор – товарищ Бурришона по учебе. Если нужно, он составит нам протекцию.
– Ты не представляешь, как мы тебе благодарны, Элена. Это именно то, что требуется. Хорошо бы как можно скорее туда попасть.
Элена и Симон переглянулись. Мы, по нашему обыкновению, пили кофе, съев на ужин тортилью с ветчиной и салатом. И выпив по бокалу вина.
– Тут есть две проблемы, – сказала Элена смущенно. – Во-первых, как ты знаешь, это частная клиника, и пребывание в ней будет стоить недешево.
– У меня есть кое-какие сбережения, а если не хватит, возьму ссуду. В крайнем случае – продам квартиру. Деньги не главное, главное, чтобы она поправилась. А вторая?
– Паспорт, который она показала в больнице Кошена, фальшивый, – объяснила Элена таким тоном, словно просила у меня прощения. – Мне пришлось как следует покрутить хвостом, чтобы администрация не донесла на нее в полицию. Но завтра же надо покинуть больницу и больше туда ни ногой – к сожалению. Я не исключаю, что, как только она выпишется, соответствующая организация получит сигнал.
– Эта дама не перестает меня изумлять! – воскликнул Симон. – Теперь-то вы поняли, насколько убого и серо по сравнению с ней живем мы?
– А нельзя ли как-нибудь уладить вопрос с документами? – спросила Элена. – Я, конечно, представляю, что это нелегко. Не знаю, но из-за этого могут возникнуть проблемы с клиникой доктора Зилахи в Пти- Кламаре. Ее не примут, если обнаружат, что во Франции она находится нелегально. И я не удивлюсь, если сообщат в полицию.
– Вряд ли скверная девчонка хоть когда-нибудь имела настоящие документы, – отозвался я. – Я, кстати, совершенно уверен, что у нее есть не один паспорт, а несколько. Остается надеяться, что какой-нибудь из них выглядит менее фальшивым. Я спрошу у нее.
– Кончится тем, что мы все попадем за решетку, – захохотал Симон. – Элене запретят заниматься медициной, меня вышвырнут из Института Пастера. Ладно, вот тогда-то мы и заживем настоящей жизнью.
Мы дружно рассмеялись, и общий смех как-то сразу успокоил меня. Впервые за четыре последних дня я заснул как убитый, и разбудил меня только будильник. На следующий день, вернувшись с работы, я увидел скверную девчонку. Она лежала в постели, а рядом на тумбочке стоял в вазе посланный мною букет. Ей было лучше, боли ушли. Элена привезла ее, помогла подняться по лестнице, потом вернулась в больницу. Тут же сидел Илаль, очень довольный тем, что они снова вместе. Когда мальчик исчез за дверью, скверная девчонка очень тихо, словно он еще мог услышать, сказала:
– Позови Элену и Симона выпить кофе – здесь, у нас. После того как уложат Илаля. Я помогу все приготовить. Хочется поблагодарить их, особенно Элену, за то, что они для меня сделали.
Я не позволил ей вставать с постели и от помощи отказался. Сам сварил кофе. Вскоре в дверь позвонили Гравоски. Я на руках принес скверную девчонку – она почти ничего не весила, во всяком случае не больше, чем Илаль, – в гостиную и закутал в одеяло. И тогда, даже не успев поздороваться с гостями, она, сияя от радости, выпалила:
– Только не пугайтесь, ради бога. Сегодня днем, когда Элена оставила нас вдвоем, Илаль обнял меня и сказал по-испански: «Я тебя очень любит, скверная девчонка». Именно так: «любит», а не «люблю».
И, чтобы ни у кого не осталось ни малейшего сомнения в том, что она говорит правду, она сделала то, чего я не видывал со времен учебы в колехио Чампаньята в Мирафлоресе: скрестила два пальца, поднесла к губам и поцеловала со словами:
– Клянусь, так и сказал, слово в слово.
Элена не смогла сдержать слез и, то плача, то смеясь, обнимала скверную девчонку. А что он еще сказал? Ничего? Ничего. Она, конечно, попыталась продолжить разговор, но мальчик словно воды в рот набрал и на все вопросы отвечал по-французски и только письменно – на своей грифельной доске. Эта фраза, произнесенная тем же тоненьким голоском, который она слышала когда-то по телефону, окончательно доказывала, что Илаль не немой.
Мы долго не могли говорить ни о чем другом. Пили кофе, Симон, Элена и я выпили по стакану виски, которое с незапамятных времен хранилось у меня в буфете. Гравоски объяснили стратегию дальнейшего поведения. Ни они сами, ни я не должны подавать вида, будто что-то знаем. Мальчик по собственной инициативе обратился к скверной девчонке, поэтому она самым естественным образом, без малейшего давления, попытается снова вызвать его на разговор, задать какие-то вопросы, обращаясь к нему словно бы между прочим, глядя в другую сторону, чтобы Илаль ни в коем случае не заподозрил, что за ним наблюдают или чего-то от него ждут.
Потом Элена заговорила о клинике доктора Зилахи в Пти-Кламаре. Заведение маленькое, дом стоит в ухоженном зеленом парке, директор – друг и однокурсник профессора Бурришона, известный психолог и психиатр, работает с больными, страдающими депрессией и нервными расстройствами, полученными в результате несчастных случаев, насильственных действий и разного рода травм, а также анорексией, алкоголизмом и наркозависимостью. Врачи из больницы Кошена единодушно советуют провести какое-то время в лечебнице именно такого профиля, ей требуется абсолютный покой, диета и специальные упражнения, которые помогут восстановить силы. В клинике она получит психологическую помощь – чтобы стереть из памяти следы ужасных событий.
– Ты хочешь сказать, что я сошла с ума? – спросила скверная девчонка.
– Нет, ты всегда была сумасшедшей, – бросил я. – А сейчас ты вдобавок заполучила анемию и депрессию, и от них тебя вылечат в этой клинике. Но, если хочешь знать, чокнутой ты останешься до конца своих дней.
Она даже не улыбнулась моей шутке, зато, хоть и без большого энтузиазма, дала себя уломать и согласилась на то, чтобы Элена договорилась о встрече с директором клиники в Пти-Кламаре. Элена пообещала пойти туда вместе с нами. Когда Гравоски ушли, скверная девчонка посмотрела на меня с упреком:
– А деньги? Кто будет платить за эту клинику, ты ведь знаешь, что у меня нет ни гроша.
– Кто-кто? Все тот же несмышленыш, – ответил я, поправляя ей подушки. – Ты mantis religiosa,
