счастью, она была еще открыта. Я купил торт – горы крема, а сверху несколько крупных и очень красных клубничин. Мы были так взбудоражены, что едва притронулись к диетическому блюду – рыбе с овощами, – которые теперь я ел вместе со скверной девчонкой.
Когда явились Симон, Элена и Илаль-уже в тапочках и халатах, – их ждал кофе и разрезанный торт. По лицу Элены я сразу понял, что какие-то подозрения у нее в голове бродят, Симон же, наоборот, больше думал о недавно прочитанной статье русского ученого и диссидента, поэтому ничего вокруг не замечал и рассказывал нам, пачкая бороду приторно сладким кремом, что русский только что побывал в Институте Пастера и произвел сильное впечатление на всех сотрудников – своей скромностью и мощным интеллектом. И тут, следуя идиотскому сценарию моего изготовления, скверная девчонка спросила по-испански:
– Как вы думаете, на каких языках говорит Илаль?
Симон и Элена замерли, вылупив глаза и словно спрашивая: «Что здесь происходит?»
– Я думаю, что на двух, – вступил я. – На французском и испанском. А вы как считаете? На каких языках говорит Илаль? Как по-твоему, Элена? А твое мнение, Симон?
Маленькие глазки Илаля перебегали с родителей на меня, с меня на скверную девчонку и снова на родителей. Он был очень серьезен.
– Ни на каких, – пробормотала Элена, глядя на нас и стараясь не поворачивать головы в сторону мальчика. – Пока, по крайней мере.
– А я думаю, что… – произнес Симон и замолк, досадливо прося взглядом, чтобы мы подсказали, что он должен ответить.
– Вообще-то дело вовсе не в том, что мы там себе думаем, – перебила его скверная девчонка. – Главное, что скажет Илаль. Ну-ка, Илаль, что ты скажешь? На каких языках ты говоришь?
– Говорит французский, – произнес тоненький и писклявый голосок. И после очень короткой паузы, сменив язык: – Илаль говорит по-испански.
Элена и Симон смотрели на него, не в силах вымолвить ни слова. Кусок торта, лежавший на тарелке, которую Симон держал в руке, сполз и шлепнулся ему на брюки. Мальчик засмеялся, прикрыв рот ладошкой, он указал на ногу Симона и воскликнул по-французски:
– Ты пачкаешь брюки!
Элена вскочила и, встав рядом с мальчиком, глядела на него с восторгом и одной рукой водила по его голове, а другой – по губам, снова и снова – так благочестивая прихожанка гладит изображение своего святого покровителя. Но из них двоих более потрясенным выглядел Симон. Не вымолвив ни слова, он ошарашено глядел на сына, на жену, на нас, словно прося, чтобы мы не будили его и дали досмотреть чудесный сон.
Больше в тот вечер Илаль ничего не сказал. Родители вскоре увели его домой, при этом скверная девчонка, играя роль хозяйки, положила в пакет оставшуюся половину торта и насильно всучила Гравоски. На прощание я протянул руку Илалю.
– Все удалось на славу, правда, Илаль? Ты выполнил наш уговор, и за мной подарок. Еще шесть оловянных солдатиков для твоей коллекции?
Он кивнул. Когда мы заперли за ними дверь, скверная девчонка воскликнула:
– Сейчас это самая счастливая пара на свете!
Много позже, когда я уже засыпал, мне пригрезилось, будто какая-то фигура скользила по гостиной, потом молча приблизилась к дивану. Скверная девчонка взяла меня за руку.
– Пойдем, пойдем ко мне, – приказала она.
– Не могу, нельзя, – ответил я, вставая и следуя за ней. – Доктор Пино строго-настрого запретил. По крайней мере два месяца я не должен даже прикасаться к тебе, а уж тем более покушаться на что-то большее. И не прикоснусь, а уж тем более не сделаю ничего другого, пока ты не поправишься. Понятно?
Мы легли в постель, и она прижалась ко мне, свернувшись калачиком, потом опустила голову на мое плечо. Я почувствовал, что ее тело – кожа да кости, но тут маленькие ледяные ступни стали поглаживать мои ноги, и дрожь пробежала у меня по всему телу.
– Я вовсе и не хочу ничего такого, – прошептала она, целуя меня в шею. – Просто обними меня, согрей, прогони страх, он ведь всегда во мне. Я просто умираю от ужаса.
Ее маленькое тело, которое превратилось в скелет, дрожало как осиновый лист. Я обнял ее, стал гладить спину, плечи, талию и долго шептал на ухо глупые красивости: «Больше я никому не позволю обижать тебя, но и ты должна как следует постараться – и тогда ты быстрее поправишься и восстановишь силы, снова захочешь жить и быть счастливой. И снова стать красивой». Она слушала молча, прижавшись ко мне, время от времени ее начинало трясти, и тогда она стонала и корчилась. Наконец мне показалось, что она заснула. Я не спал всю ночь и чувствовал, как ее бьет озноб, слышал стоны, когда на нее накатывали приступы паники. Я видел все это, видел, какая она беззащитная, передо мной проплывали картины случившегося в Лагосе, и в душе поднималась волна горечи, ярости, бешеного желания отомстить этим извергам.
Поездка в Пти-Кламар к доктору Андре Зилахи, французу венгерского происхождения, превратилась еще и в загородную прогулку. В тот день светило яркое солнце, и в его лучах весело зеленели тополя и платаны. Клиника располагалась в глубине парка с облупившимися статуями и прудом, где плавали лебеди. Мы приехали к двенадцати, и доктор Зилахи сразу же пригласил нас к себе в кабинет. Клиника помещалась в двухэтажной усадьбе XIX века с мраморной лестницей и решетчатыми балконами. Внутри все было оборудовано очень современно, к дому пристроили еще один флигель с огромными окнами – что-то вроде солярия или спортивного зала с бассейном. Мы сидели в кабинете доктора Зилахи и наблюдали через окно, как вдалеке под деревьями гуляют пациенты, там же мелькали белые халаты врачей и медсестер. Доктор Зилахи тоже словно бы перенесся сюда из XIX века: блестящая лысина, квадратная бородка на болезненно худом лице, черный костюм, серый жилет, жесткий белый воротничок, напоминающий старинные накладные воротнички, вместо галстука – вчетверо сложенная лента, скрепленная булавкой цвета киновари. Дополняли его облик часы на золотой цепочке.
– Я побеседовал с коллегой Бурришоном и познакомился с результатами обследования, проведенного в больнице Кошена, – сказал он, сразу беря быка за рога, как будто не мог позволить себе тратить время на хождение вокруг да около. – Должен сообщить, что наша клиника всегда заполнена до отказа, и люди
