редко разочаровывалась. Но теперь, когда я так подвела свою мать, нечего было и надеяться на ее любовь.
Мама встретилась с директрисой, и та объяснила ей, что экзамен можно сдать еще раз и что она будет только рада все устроить, если, конечно, я действительно хочу учиться в классической школе. В сентябре все-таки придется отдать меня в обычную школу, потому что экзамен можно пересдать только в ноябре, зато в случае успешной сдачи я смогу перевестись. Директор школы заверила маму, что у меня есть все шансы набрать проходной балл, но попросила не давить на меня, потому что я должна принять решение самостоятельно: когда придет время, они с классной руководительницей вызовут меня и спросят, что я надумала.
Мать осталась недовольна. Она никогда раньше не позволяла мне принимать решения самой и, как только мы пришли домой, заявила, что не собирается делать это впредь.
Осенью я пошла в обычную среднюю школу, как Клэр и остальные мои друзья, и мне там сразу понравилось. Там была очень хорошая обстановка, добрые учителя и преподавали интересные предметы. Однажды вечером я случайно услышала разговор родителей. Из школы прислали уведомление о том, что пришла пора принять решение о пересдаче экзаменов для поступления в классическую школу. Мать жаловалась отцу на учителей, уверенных, что я могу самостоятельно принимать решения. Сама она уже решила все за меня: нравится мне это или нет, я должна учиться только в классической школе.
На следующий день директор школы пригласила меня и мою классную руководительницу к себе в кабинет. Учителя спросили меня, что я решила.
Я попросила время на размышление, и они сказали, что я должна дать ответ до конца недели, потому что позже уже нельзя будет подать заявку.
Я решила посоветоваться с родителями. Мне очень не хотелось снова переходить в другую школу, расставаться с товарищами, прежде всего с Клэр. Меня пугала мысль, что предстоит учиться в огромной школе, где я никого не знаю, с очень высокими требованиями, в постоянном стрессе от необходимости соответствовать этим требованиям. Однако если мама скажет, что ее сделает счастливой мое поступление в классическую школу, я исполню ее волю. Может, тогда она наконец будет мною довольна.
Я пришла домой после уроков и уже начала подниматься к себе в комнату, как вдруг услышала, что родители ругаются; речь, по-видимому, шла обо мне, и я остановилась послушать.
– Неблагодарная девчонка, пусть радуется, что ее вообще в школу взяли! – кричала мать. – Вечно от нее одни неприятности. Сколько боли и страданий она мне принесла!
Я не понимала, что она имеет в виду. Чем я так ее расстроила? В отличие от Тома, уроков я не прогуливала, конфеты в магазинах не воровала, стекол не била. Том постоянно проказничал, но мама смеялась над его проделками и заступалась за него. Я же ничего дурного не делала. Я панически боялась нарушить правила или сделать что-то недозволенное.
Папа напомнил маме о моих достижениях, сказал, что она должна мной гордиться, а она рассмеялась ему в лицо:
– Гордиться? Ей? И это после всего, что она сделала?
Я была так удивлена, что мне захотелось сбежать к ним и спросить, о чем они спорят, но глубоко в душе я знала, что не хочу знать ответ. Я видела, как плохо мать относится ко мне и как благоволит к Тому и сестрам, но не знала, почему она так поступает. Наверное, я такая плохая, что вызываю у нее отвращение.
Мать разошлась не на шутку, у нее начиналась истерика, но отец стоял на своем:
– Я считаю, они правы, Кэсси должна решить сама. Ей хорошо в этой школе, пусть тут и остается, если ей нравится.
– Зато если у нее будет хорошее образование, она сможет найти престижную работу и начнет возвращать мне деньги, которые я на нее потратила, – кричала мама в ответ.
Ее рассуждения озадачивали. Я обязана платить родной матери за то, что она меня содержит? Разве родители не должны тратить деньги на воспитание детей? Мне казалось, это в порядке вещей.
Пока я шла домой, я решила, что соглашусь пересдать экзамен и переведусь в классическую школу ради мамы. Не хотелось снова менять школы, зато мама могла бы гордиться мною. Но после всего услышанного я поняла, что это невозможно. Я буду лезть из кожи вон, а она даже внимания не обратит. И я передумала. Раз уж не в моих силах доставить ей удовольствие, я хотя бы могу порадовать саму себя. Меня все устраивало и в обычной школе. Я нравилась и учителям, и одноклассникам. У меня были хорошие отметки. С переходом в другую школу я лишилась бы всего этого, так и не получив взамен маминой любви.
Так и сделаю – скажу родителям о своем решении утром и сразу убегу в школу, пока не начался скандал: такая новость маму не обрадует.
Я плохо спала в ту ночь, и к утру смелости у меня поубавилось. Спускаясь из комнаты к завтраку, я очень нервничала и обрадовалась, когда увидела отца за столом. Я надеялась на его поддержку.
– Ты придумала, что ответишь директрисе? – спросил он.
– Я решила ничего не менять, – сказала я, бледнея. – Ты ведь понимаешь почему?
Он еще ничего не успел сказать, как мать стала орать на меня:
– Что ты ему рассказываешь, он тут вообще ни при чем!
– Почему нет? – спросила я удивленно. – Он же мой папа.
Мать ударила меня ладонью по щеке, гораздо сильнее, чем обычно. От удара я упала на пол и осталась лежать, пораженная настолько, что не могла даже плакать. Мама склонилась надо мной и стала хлестать меня по щекам; такая жестокость ужаснула меня.
Папа оттолкнул взбесившуюся мать и закрыл меня собой.
– Довольно, оставь ее наконец в покое, – сказал он твердо.
– Прочь с дороги! Я буду делать с ней что хочу! – кричала мама. – А у тебя нет никаких прав на нее!
Что, в конце концов, все это значит? Что за бесконечные намеки? Я знала лишь, что снова виновата в чем-то, о чем даже не подозреваю, и понимала, что у родителей какой-то свой взрослый спор, а я еще слишком мала, чтобы вмешиваться. Но почему мама может распоряжаться мной, как пожелает, а папа – нет? Ничего не понятно.
Как только мне удалось подняться, я поспешила в ванную, несколько раз умылась прохладной водой, чтобы унять боль от пощечин, и побежала в школу. Том и Анна уже ушли без меня, и я боялась опоздать.
В тот же день я сказала своей классной, что остаюсь; она сказала, что я сделала правильный выбор. Не придется привыкать к новой школе и снова заводить друзей.
Было страшновато возвращаться домой, но я прекрасно понимала, что, если задержусь, у мамы будет еще один повод для скандала.
Вернувшись домой, я прошла в кухню, желая поздороваться с мамой и Элен; они пили чай, болтали о чем-то своем и не удостоили меня ответом. Я расстроилась: мама может играть со мной в молчанку неделями, а это значит, что ни Том, ни сестры тоже не будут со мной разговаривать. Их можно понять, с мамой было лучше не ссориться; любой, заговоривший со мной, мог лишиться ее благосклонности, и никто не хотел рисковать. Я осталась в полной изоляции. Папа сбегал к себе в сарай сразу после вечернего чая, а все остальные не обращали на меня никакого внимания.
Экзамены давно прошли, а со мной так никто и не заговаривал. Но тут у мамы обнаружилось малокровие. Ей прописали постельный режим, так что сразу после школы я спешила домой и выполняла все ее поручения, приносила ей горячее питье, поправляла подушки, чтобы ей было поудобнее, читала вслух – в общем, ухаживала за ней, как могла. Врач велел матери есть сырую печень, и мне приходилось резать ее на маленькие кусочки и кормить маму с вилки.
– Меня от нее воротит, – говорила мать, – а так я хотя бы не смотрю на нее.
Меня вообще-то тоже тошнило от вида сырой печени, но я была готова на все, лишь бы только мама поправилась. Хотя слов благодарности я от нее так и не дождалась.
Мамины гости восхищались тем, какая я заботливая, – «просто ангелочек», по выражению одной из подруг, – но для нее я была просто девчонка на побегушках, которую можно гонять до поздней ночи, до полного изнеможения. Несмотря на все мои старания, она все равно была вечно недовольна. Когда она наконец поправилась и все в доме встало на свои места, я вздохнула с облегчением. Про классическую школу больше не вспоминали, и мама так ни разу и не поинтересовалась моими успехами в учебе. Она,
