время от времени жадно читая длинные абзацы. Закончила как раз к обеду, но аппетита не было. Она позавтракала одним кофе, и кофеин все еще пел в жилах, уверяя, что в еде нужды нет. Возможно, впрочем, что так наполнил ее энергией не кофеин, а чтение.
Сначала археологический мир высмеивал Шлимана и его веру в реальность Троянской войны, но потом он взял и нашел Трою в северной Турции и внезапно привлек всеобщее внимание. Многие, однако, по-прежнему были настроены скептически, а его методы смущали даже приверженцев. Шлимана обвиняли в том, что он «приукрашивает картину», неправильно наносит на карту места обнаружения предметов и просто собирает их в кучу, чтобы подтвердить правоту древних поэтов и увеличить собственную славу. А еще был эпизод с кладом Приама.
Согласно Гомеру, Приам — царь Трои, у которого было пятьдесят сыновей, в том числе Гектор, Троил и Парис. Парис вызвал войну, похитив Елену у Менелая, брата Агамемнона. Гомер утверждал, что город Приама был богат золотом, однако раскопки Шлимана ничего особенного не обнаружили. А потом, как раз когда земляные работы заканчивались, он лично наткнулся на клад, едва присыпанный землей, — богатейшее собрание ювелирных изделий. Эта замечательная — и для многих сомнительная — история приобрела еще более странный оттенок, когда уже сфотографированный клад (причем украшения были надеты на жену Шлимана Софию) исчез. Турецкое правительство рвало и метало. Чиновники были убеждены, что археолог тайно вывез сокровища из страны, украл их...
Если могло пропасть одно собрание находок, почему не могло пропасть другое?
После работ в Турции Шлиман начал раскопки в Микенах — с вполне определенной целью. Согласно легенде, когда Агамемнон, царь победоносных греков, вернулся в Микены, неверная жена Клитемнестра заманила его в купальню, где и убила с помощью любовника. Царя похоронили с большой пышностью; Шлиман рассчитывал найти могилу.
Греческое правительство, настроенное скептически, в конце концов все же выдало разрешение на раскопки. Шлиман был убежден, что царская гробница находится внутри крепостных стен, и выкопал шахту прямо в главных воротах, уверенный, что извлекает слежавшийся грунт. Однако, углубившись на десять футов (а работы шли под проливным дождем), он ничего не нашел — и начал другую шахту. Потом еще одну, потом еще три... И вот тут началось самое интересное.
Он разыскал несколько гробниц с разрозненными останками многочисленных тел. На них были надеты золотые венцы, отделанные медной проволокой, рядом лежали серебряные вазы и обсидиановые ножи. В четвертой шахтной гробнице обнаружились останки пяти тел, усыпанные драгоценными камнями. Здесь же откопали изумительную бычью голову, серебряную с золотыми рогами, а еще бронзовые мечи и золотые кубки. Самое замечательное — на трех телах были великолепные золотые маски.
Потом Шлиман вернулся к первой шахте и углубил ее — и археологический мир застыл в изумлении. Все взгляды обратились к древнегреческой крепости. Именно в последней гробнице ему попалась богатейшая из всех находок: три тела, на двух из которых были золотые маски, и третья погребальная маска, не похожая на остальные — больше, царственнее.
Шлиман якобы отправил в афинскую газету телеграмму (позже это все отрицали), в которой с обычной гордыней объявил, что «посмотрел на лицо Агамемнона».
Он ошибся. На самом деле тела и сопровождающее их посмертное имущество были на три века старше Агамемнона, если такой человек вообще существовал. Более того, некоторые ученые весьма настороженно восприняли эффектную маску «Агамемнона». Она неправильной формы, говорили они, стиль исполнения носа не соответствует другим частям, усы по моде девятнадцатого века... Мог ли Шлиман перейти от воровства и мелких подтасовок к откровенному подлогу?
Когда Дебора, удобно устроившись в кресле, обдумывала все это, в голове у нее постепенно зародилась новая идея. Возможно ли, что при микенских раскопках было найдено больше, чем объявил Шлиман? Что, если несколько нетрадиционная погребальная маска, приписанная (хоть и неточно) Агамемнону и занявшая почетное место в экспозиции Национального археологического музея в Афинах, была подделкой, которой Шлиман подменил настоящую? А подлинник «исчез», как исчез из Трои клад Приама? И всего несколько часов назад был в спальне Ричарда? А коли догадка верна, то как, черт возьми, маска туда попала?
Ричард, хоть и ребячливый по натуре, был далеко не глуп. Если он верил, что в комнате за книжным шкафом содержится величайшая коллекция микенских сокровищ за пределами Греции, то просто обязан был иметь доказательства ее подлинности. Почти наверняка эти доказательства как-то связаны с происхождением: где и когда маска была найдена. В археологических кругах происхождение — это все. Смог ли Ричард проследить историю маски до той минуты, когда ее впервые извлекли из земли? И если да, кому еще это известно? Убийцам? Тем, кому он звонил в Грецию? Случайно ли совпало, что русский старик, появившийся здесь всего несколько дней назад, умер в ту же ночь рядом с музеем? Могли он что-то знать об этих древностях?
Дебора взяла с тумбочки телефонную книгу и набрала номер, держа наготове ручку и блокнот с символикой отеля.
— Полицейский участок округа Декалб, — произнес женский голос.
— Я звоню насчет русского, которого убили недалеко от музея «Друид-хиллз» два дня назад.
— А кто вы?
— Дебора Миллер, — ответила она, внезапно преисполнившись уверенности, что ей ничего не скажут. — Я работаю в музее. И, — добавила она неожиданно, — я помогала опознать тело.
Это было правдой. До некоторой степени.
— Делом занимается детектив Роббинс, но его сейчас нет. Что-нибудь передать?
— Да ничего, — ответила Дебора. — Я просто хотела спросить, в каком состоянии дело.
— Оно почти закрыто.
— Уже? Есть подозреваемый?
— Нет, — ответила женщина-полицейский, — и маловероятно, что появится при таких-то обстоятельствах... Нет зацепок, даже оружие по пуле не удается установить.
— «При таких-то обстоятельствах», — повторила Дебора. — Что это означает?
Женщина явственно вздохнула, и Деборе послышался шелест бумаг. Потом начала читать вслух:
— У мистера Сергея Волошинова, не гражданина США, истек срок визы; кроме того, судя по всему, он был психически неуравновешен. Бродил по улицам ночью и, вероятно, наткнулся на дурную компанию. Вот и все. Вряд ли мы выясним больше.
— Волошинов, — повторила Дебора, записывая. — А как вы узнали его имя?
— Нашли в кармане подписанный конверт. С русскими властями и ближайшими родственниками связались; наверное, его похоронят здесь.
— Ближайшие родственники?
— Дочь в Москве. Александра.
— А что там с письмом? Переводчик сумел что-то разобрать?
— Подождите. Переводчик... переводчик. Ага. — Женщина снова начала зачитывать по бумаге бесцветным голосом: — Переводчик Дэвид Бэрронс сообщил, что письмо было сильно повреждено, уцелело всего несколько слов. Часть одного предложения: «Я больше, чем когда-либо, уверен, что остатки так и не достигли Мари». Последнее слово трудночитаемо и, возможно, неполное. Написано письмо по меньшей мере лет двадцать назад.
— Вот и все, — добавила она после паузы. — Вы можете позвонить еще, но детектив Роббинс вряд ли скажет вам что-нибудь новое. А теперь, если позволите...
«Я больше, чем когда-либо, уверен, что остатки так и не достигли Мари...»
Дебора обнаружила, что крутит эту фразу в голове. Могли ли «остатки» быть связаны с археологией? Могла в их число входить микенская погребальная маска? Могли загадочный русский разыскивать находки Шлимана и столкнуться с теми, кто забрал их из потайной комнаты в спальне Ричарда?
Глава 17
