– о самолете, предоставленном в распоряжение нашей делегации на торжества, о времени его прибытия и пребывания в аэропорту, о правилах для пассажиров, которые прилетят на нем, и для тех, кто захочет полететь в Израиль, о шансах получить разрешение взять на борт пассажиров в Буэнос-Айресе и правилах продажи билетов в таком случае, об условиях, при которых разрешат вылет отдельным лицам, если общее разрешение не будет дано;
– о проблемах, связанных с доставкой Эйхмана в аэропорт, о документах, которые необходимо изготовить, о подготовке Эйхмана к полету, с точки зрения моральной и физической, о правилах и мерах безопасности на случай полицейской проверки по дороге в аэропорт.
Еще надо было обеспечить Эйхмана легендой и охранять его по пути из Аргентины в Израиль.
Прошло немного времени, а я уже получил подробную информацию по всем названным пунктам и мог вчерне планировать следующий этап операции.
14 мая в одном из кафе я встретился с Габи и Эли. Я не видел их с того момента, как они отправились на операцию. Меня поразила перемена, происшедшая с ними всего за три дня: они заметно посерьезнели, возросла озабоченность. Габи рассказал мне о своих тревогах, и я понял, что этот отважный и энергичный человек сгибается под тяжестью двойной ответственности: обеспечивать охрану Эйхмана и поддерживать дух своих товарищей – небольшой группы людей, заброшенных в чужую страну и вынужденных находиться под одной крышей с палачом.
Тогда-то я впервые понял, какие душевные испытания выпали на долю тех, кто охранял убийцу. Конечно, я постарался, как мог, ободрить Габи и Эли, и поделился своими соображениями о нашем положении с точки зрения полицейского розыска и шансах на удачное завершение операции. Друзья согласились со мной, что главное условие успеха – наше хладнокровие и безошибочные действия. Сильно рискуя, я решил все же лично ознакомиться с делами на вилле и пообещал приехать.
Ребятам понравилась эта идея, и мы договорились, что завтра, как только стемнеет, я появлюсь на вилле. Воскресное оживление в доме не должно удивить соседей, поэтому вечером можно будет собрать всех, кто так или иначе связан с заданием.
В тот день Кенет купил для Эйхмана новый костюм: вечером мы собирались сфотографировать эсэсовца для документов. Теперь, через три дня после поимки, можно было несколько ослабить суровую охрану дома, и Габи разрешил доставить на виллу фотографа оперативной группы.
Договорились изготовить для Эйхмана временные документы – на срок его пребывания в Аргентине, чтобы в случае обыска представить его полиции как заболевшего туриста. Внезапная эвакуация тоже требовала документов. В такой ситуации Эйхмана придется усыпить, поэтому врач настоял на диетическом питании преступника – это позволяло усыпить пленника в любое время без риска для его жизни.
Что касается снимка, то тут Эли представилась еще одна возможность продемонстрировать свое искусство гримера. Он так «омолодил» Эйхмана, что тот стал похож на себя в лучшие годы своей карьеры.
Когда Эли начал гримировать, Эйхмана охватил животный ужас. Он успокоился лишь после того, как Эли объяснил ему свои намерения.
Когда стемнело, в доме впервые появился Шалом Дани со всем оборудованием, необходимым для съемок и изготовления документов. Хладнокровие, всегда отличавшее Шалома, покинуло его, лишь только он переступил порог «Тиры». Ему предстояло не просто поглядеть на пленника, а выбрать наиболее удачный ракурс и, может быть, попросить Эйхмана улыбнуться, чтобы на карточке он выглядел как можно естественнее. Эйхман же буквально лез из кожи вон, чтобы помочь фотографу, даже предложил зажечь фотолампы до того, как он снимет свои темные очки – тогда свет ослепит его, и он не увидит фотографа.
В тот вечер Шалом не проронил ни слова. Он углубился в работу и быстро ее закончил, но, вопреки обыкновению, не стал просматривать свою продукцию. На сей раз ему хотелось только одного – поскорее отделаться от проклятых бумаг и больше не видеть их. Он буквально сбежал из дома, даже не попрощавшись. Оставаться с Эйхманом под одной крышей было выше его сил,
Кенет – единственный, кто постоянно разговаривал с Эйхманом, спрашивая о его жизни в Аргентине, о том, как ему удалось уйти от возмездия в Европе, обо всем, что с ним произошло после падения гитлеровской империи. Кенет допрашивал преступника вечерами и ночью, потому что днем был занят делами в городе, докладывал мне о результатах очередного допроса и получал указания.
Днем Эйхман спал, а ночью бодрствовал: узник потерял чувство времени.
Сперва Кенет записывал ответы Эйхмана, потом купил магнитофон и писал на ленту.
По моей просьбе Кенет узнал у Эйхмана, как тот оценивает действия своих родных, бывших коллег, работодателей и полиции после его исчезновения. Я не рассчитывал на откровенные ответы, но тогда нам очень нужна была информация о самых опасных наших врагах в Аргентине – тамошних нацистах.
Мы ничего не знали об их отношениях с властями и влиятельными кругами, о предполагаемых связях бывших сообщников по преступлениям. Существует ли какая-либо организация, объединяющая беглых нацистов? Или их ничто не связывает теперь? Я надеялся, что Кенету удастся выведать все это. Если даже Эйхман попытается ввести Кенета в заблуждение, мы сумеем распознать ложь и выявить правду.
После первых отчетов о допросах я понял, что Эйхман даже и не пытался провести нас. К моему удивлению, он ждал от семьи и друзей тех же действий, что и я: вряд ли осмелятся поднять шум, будут сперва искать его у друзей, в больницах, в моргах. На друзей он не возлагал особых надежд. Он был уверен, что они прежде всего постараются спасти свою шкуру. Пока он не хотел назвать имен своих многочисленных приятелей, вообще – военных преступников, которых разыскивали, но говорил о них с откровенным презрением и намекал, что не исключает участия кого-либо из них в нашей операции.
Он пытался убедить Кенета в излишестве предпринимаемых нами мер безопасности – шансы обнаружить его здесь ничтожны. Потом мы поняли, что он говорил всерьез.
Разумеется, он не был солидарен со своими похитителями. Он хорошо понимал, что его ждет, причем предполагал самое худшее, и при малейшей возможности сбежал бы без колебаний. Но рассчитывать на собственные силы, да и на помощь извне, не приходилось. Возможно, он опасался, как бы попытка его вызволить не стоила бы ему жизни. Поэтому, стараясь наладить контакт с нами, он хвалил наше мужество и умение работать. Уже в Израиле, в тюрьме, в минуту откровенности он признался, что процедура похищения произвела на него большое впечатление. «Похищение спланировано и выполнено безукоризненно», – сказал он.
Он боялся, что при любой попытке к бегству или сопротивлению мы, не моргнув глазом, прикончим его.
