то он предъявит другую половинку. Этому человеку можно будет доверять.
На этом они расстались, и Гофштетер поспешил к такси, в котором ждал Талми.
По дороге в Буэнос-Айрес Гофштетер пересказал Талми беседу с Германами. Хозяин дома показался ему слишком самоуверенным человеком, дочь и жена понравились. Но главное ощущение после встречи – на сей раз действительно вышли на след Эйхмана.
Гофштетер сообщил в Тель-Авив о своих переговорах и о решении не ждать денег для Германа, а на свой страх и риск перевести ему почтой 5000 пезо (около 130 долларов). Деньги, несколько из подписанных Германом визитных карточек и половинку аргентинской банкноты он оставил у Талми, который должен был ждать ответа из Израиля. Гофштетер предложил, чтобы мы арендовали почтовый ящик вне Аргентины, сообщив его адрес Герману, и постарались не затягивать операцию. Дочь Германа вскоре уедет в США, а ее помощь необходима. Тем более, что в отсутствие дочери жена Лотара, несомненно, убедит его отказаться от опасной затеи.
Перед тем, как покинуть Аргентину, Гофштетер и Талми несколько раз съездили в Оливос, чтобы понаблюдать за домом №4261 на улице Чакобуко. Гофштетер тоже поразился убогости жилища. Основательное наблюдение было почти невозможно: на улице постоянно крутились дети, так что сфотографировать дом не удалось. Не видели и жильцов дома – предполагаемых членов семьи Эйхмана.
4. Франсиско Шмидт
Гофштетер вернулся в Тель-Авив в середине марта 1958 года и дополнил свой отчет, посланный из Буэнос-Айреса. Он и мне повторил, что не стал бы полностью доверять Герману, но его жена и дочь заслуживают этого.
Теперь надо было отделить информацию дочери Германа от выводов, сделанных им самим. Версия о пластической операции Эйхмана мне казалась сомнительной. Во всяком случае, у Германа не было никаких серьезных доводов в пользу такого утверждения. А может, Германы все придумали? Но ради чего отцу, дочери и матери вместе сочинять фантастическую историю? Какой смысл целой семьей включаться в авантюру, не такую уж и безопасную? Рассказ об ухаживаниях молодого Эйхмана выглядел достоверным. Все, что он говорил девушке, за которой приударял, в особенности его рассуждения о евреях, естественно вытекали из домашнего воспитания. При этом молодой человек явно знал, что кое-какие подробности запрещено называть, что он не вправе приводить домой людей, не посвященных в тайну семьи, как и не должен сообщать посторонним адрес. Другое дело, гордость за отца, «выполнившего свой солдатский долг».
Достоверной выглядела и остальная информация. Николас Эйхман переписывается с девушкой, за которой ухаживает, и дает ей адрес общей знакомой. Если девушка удивится, он скажет, что дома у него слишком любопытны, а он уже вышел из возраста, когда его письма читают папа с мамой. Интерес госпожи Герман к Николасу тоже был понятен. Любая мать хочет знать, что за семья у парня, который ухаживает за ее дочерью. Ответ же Николаса, считавшего, что он имеет дело с немцами, тоже вполне естествен: отец служил в разных землях Германии, и это никак не должно вызывать подозрения. Разве были у Германов, живущих в Аргентине уже больше десяти лет, основания осуждать или ненавидеть офицера, «исполнившего свой долг перед Германией»? И разве мало было немецких офицеров, которые во время войны кочевали с места на место, по землям, оккупированным Германией?
Весьма возможно, говорил я себе, что господин Герман, как утверждает Гофштетер, человек легкомысленный и самоуверенный, но он проявил умение сопоставлять факты и делать выводы, и если он не ошибается в принципе, то поможет в опознании Эйхмана. А если его версия – фантазия, то чем это может повредить? Я решил одобрить рекомендации Гофштетера. Талми послали телеграмму с разрешением перевести деньги Герману и с адресом арендованного нами почтового ящика.
Гофштетер больше делом Эйхмана не занимался и вернулся к своим обычным обязанностям. Первое письмо от Германа по новому адресу датировано 19 мая 1958 года. Он подтверждал, что получил письмо от Хуперта и деньги, и докладывал о своих действиях в Буэнос-Айресе: 9 и 10 мая он проверил записи о купле-продаже земельных участков округа Ла-Плата и нашел, что 14 августа 1947 года некий Франсиско Шмидт, гражданин Австрии, купил у местного жителя участок по улице Чакобуко, №4261, в районе Оливос. Купчая была официально утверждена, и вскоре Шмидт приступил к строительству дома. Дом состоял из двух изолированных квартир, одна из которых выходила на улицу, а вторая – во двор.
В электрической компании Герман узнал, что в том доме установлены два счетчика: один на имя Дагуто, а второй на имя не то Клемента, не то Клементиса, причем, этот Клементис занимал квартиру, обращенную во двор. Имена жильцов в компании не знали.
В 1955 году Франсиско Шмидт продал незастроенную часть двора, а дом по сей день числится за ним.
Обдумав полученные сведения, Герман сделал вывод: этот Франсиско Шмидт и есть Адольф Эйхман, а счетчики в доме записаны на подставных лиц.
Герман писал: «Франсиско Шмидт и его семья живут в квартире, выходящей на улицу, а кто занимает другую, я еще не знаю. Но думаю, они посвящены в тайну Эйхмана. Судя по рассказам людей, видевших Шмидта, его облик вполне совпадает с описанием Эйхмана. Шмидт рассказывал, будто во время автокатастрофы он сильно поранил лицо. Все это давало основание полагать, что Франсиско Шмидт (он же Адольф Эйхман) сделал пластическую операцию лица».
После столь ясного и конкретного изложения в первой части отчета, вторая часть была для меня неприятным сюрпризом. Написанная туманно и путанно, она ставила под сомнение достоверность первой половины.
Герман писал: «После того, как я вторично посетил Буэнос-Айрес между 13 и 18 мая 1958 года, могу утверждать, что Адольф Эйхман прибыл в Аргентину в 1954 году и направился вглубь страны. Поэтому предстоят долгие поиски места, где он поселился, причем придется много раз ездить на север Аргентины, за тысячи километров, а это сложно и очень дорого».
Заканчивалось письмо так: «Если вы хотите, чтобы дело продвигалось, дайте мне возможность держать в руках все нити. Нет нужды повторять, что расходы будут огромны и я не смогу их оплатить из своего кармана. Как только вы отзоветесь и выполните мои требования, я отправлю новый отчет».
Я был озадачен. Если Герман уверен, что его дочь говорит правду, и если он утверждает, что Франсиско Шмидт – это Адольф Эйхман, зачем надо искать место, где поселился преступник в 1954 году, когда прибыл в Аргентину? Получается, как с тем охотником, который напал на свежий след зверя, но не идет по нему, а возвращается назад, чтобы найти, откуда зверь пришел. Если уж удалось установить, кто купил и кто построил домишко на улице Чакобуко, и найти людей, описавших этого человека, то зачем искать чего-то в «бескрайних просторах»? Почему не раздобыть еще несколько фактов, чтобы решить наконец, Эйхман или не Эйхман живет в Оливосе? И зачем Герману забирать «все нити» в руки?
