Дрожа от усилия, она попыталась пошевелить пальцами. Они еще отзывались, но с запозданием, медленно. Чья-то чужая воля вступила с Энджелой в состязание за то, кому ими пользоваться.
Тут она поняла, и это укрепило ее решимость.
Быстро сунув в сумку левую руку, она схватила камень прежде, чем тот успел подчинить себе и ее. И сразу же почувствовала, как пальцы сковал тот самый странный медленный паралич, что уже лишил чувствительности нервы и мышцы правой руки. Невзирая на это Энджела скрипнула зубами и, использовав обе руки в качестве рычагов, неуклюже, с трудом потащила камень из сумки, как моллюска из раковины.
Прижимая его к груди, она неловко встала на ноги, резко развернулась к окну — и ее душа ушла в пятки.
Окна не было. Только прочное сплошное молочное стекло. В автобусе было кондиционирование.
Не задумываясь, Энджела обеими руками подняла камень и ударила им в стекло. Один, два, три раза. Стекло треснуло и разлетелось.
Она просунула руки в проделанную дыру с зазубренными краями и попыталась бросить камень. Но теперь, напротив, пальцы вцепились в него, отказываясь разгибаться.
Энджеле пришлось заставить себя развести руки. Пальцы, не способные удержать камень без помощи другой руки, соскользнули.
Она увидела, как камень упал. Почувствовала, что его воля сломлена.
Все прошло.
Ее руки опять принадлежали ей.
Энджела прижалась лбом к холодному зеркалу, судорожно хватая ртом воздух и представляя себе, как камень лежит на дороге и по нему грохочут колеса автобусов и грузовиков: теперь их разделяли четверть мили, полмили, три четверти… целая миля.
Но он знал. Он все время точно знал, где прятаться. Хотелось бы знать, что еще он знает, подумала Энджела.
Она устало нагнулась за сумкой, отперла дверь, вышла и быстро закрыла ее за собой.
Шофер посмотрел на часы и улыбнулся. Они отлично успевали. В Балтимору автобус должен был прибыть с опережением графика. Еще через двадцать минут они должны были оказаться в Вашингтоне. А еще двадцать минут спустя он будет дома.
Он внимательно глядел вперед, на убегающее под колеса знакомое шоссе, но по-настоящему не видел его. Фабрики. Огоньки выстроившихся бесконечными рядами домов. Цепочки желтых и голубоватых уличных фонарей.
Перед самым въездом в тень под эстакадой шофер, безо всякой на то причины, вдруг поднял голову и быстро взглянул вверх.
И нахмурился.
От высокого моста что-то оторвалось и камнем полетело вниз — кувыркающееся пятнышко, растущая белая точка, падавшая как будто бы прямо на него. Ее траектория была идеально подогнана по времени с тем расчетом, чтобы это нечто угодило в ветровое стекло в тот самый момент, когда автобус нырнет под эстакаду.
Он не успел вскрикнуть. Он ничего не успел.
Падающий камень пробил разлетевшееся ветровое стекло и вошел шоферу в лоб. Верхняя половина черепа водителя раскрылась, как лепестки распустившегося розового бутона.
Шон вместе с Иви, встретившей его в аэропорту Даллес, приехал в больницу незадолго до полуночи. Он прилетел из Вашингтона, как только узнал о случившемся.
Они вылезли из машины, которую Иви поставила в неположенном месте, и заспешили в главное приемное отделение.
Медсестра сообщила им, что Энджела все еще находится в отделении интенсивной терапии, и показала, куда идти.
Они прошли за двустворчатую дверь, быстро прошли по коридору, полному встревоженных родственников других жертв катастрофы, и протолкались сквозь толпу к дверям с табличкой 'Интенсивная терапия'.
Медсестра с блокнотом остановила их и спросила, по какому они делу.
— Я ищу свою жену, — сказал Шон. — Ее зовут Энджела Киттредж.
Медсестра заглянула в блокнот, кивнула и исчезла за дверью.
Шон безнадежно огляделся, гадая, где же сейчас Энджела.
Позади него снова открылась дверь интенсивной терапии.
— Мистер Киттредж?
Он резко обернулся.
— Моя фамилия Тэйлор, — сказал врач. Он кивнул Иви.
— Как она? — спросила Иви.
—
— Все еще в операционной.
—
— Нет-нет, с ней все будет хорошо, — перебил врач. — Проблема была во внутреннем кровотечении. Боюсь, она потеряла много крови.
Шон не сводил с врача глаз, боясь задать вопрос. За него спросила Иви:
— Ребенок, — едва слышно проговорила она. — Что с ребенком? Понимаете, она беременна.
Доктор нахмурился.
— Мне очень жаль.
— Жаль? — эхом откликнулся Шон.
— Мы старались. Но сделать ничего нельзя было.
— О Господи, Господи, Господи. — Иви в поисках поддержки тяжело прислонилась к Шону. Он рассеянно обнял ее одной рукой.
Двери от толчка распахнулись настежь: два санитара везли каталку. Следом шла медсестра, держа в поднятой руке какой-то флакон. Свисавшая с флакона трубочка тянулась к пациенту.
Широко раскрыв глаза, Шон подвинулся поближе, чтобы посмотреть.
Распухшее лицо Энджелы покрывали синяки. Она была без сознания.
— Энджела? — прошептал Шон.
И остро взглянул на врача.
Врач покачал головой.
— Вашей жене введено седативное средство. Она была… расстроена. Что вполне понятно.
Шон кивнул. Каталка поехала дальше.
Иви ласково коснулась руки Шона и, оставив мужчин, пошла по коридору следом за дочерью.
— Она все время просила нас не оставлять ее одну в темноте, — пробормотал врач.
Шон на миг остановил на нем пристальный взгляд.
Потом он заспешил следом за Иви.
Альварес отвез пациентку в палату и вернулся в интенсивную терапию завершить свои вечерние обязанности.
В моечной еще была сестра, считавшая, что слишком хороша для кого бы то ни было. Она кивнула на двери темной операционной. Все пока что там, сказала она. Альварес послал ей воздушный поцелуй и вошел, включив при этом свет.
О содержании контейнера он и не думал. Такие вещи его давным-давно не волновали. Для него это были просто хирургические отходы. Мусор как мусор. Остатки, которые следовало снести вниз и свалить в мусоросжигатель.
Но то, что блестящий контейнер из нержавеющей стали оказался открыт и пуст, явилось для Альвареса полной неожиданностью.
