— Что это? — нервозно спрашивает Лена.
— Самец камышовки подзывает самку, — успокаивает ее Олег.
— Это рыжий воин тоскует по самке, болван, — широко усмехается Малыш, крепко прижимаясь лицом к земле.
— Совершенно верно, — похотливо смеется Порта и почесывает в паху кончиком боевого ножа.
— Нет! — истерично вскрикивает девушка. — С какой стати?
— Чтобы доставить мне удовольствие, — смеется Олег.
— Нет! Слышишь? Пусти меня!
— Один раз, что тут такого? — просит он.
Тишина. Потом среди стеблей раздаются предательские стоны. Сдавленный вскрик. Бестолковые слова.
Мы одурели от возбуждения, отрывисто дышим и жадно смотрим.
Порта подползает к Малышу.
— Пресвятая Богоматерь Казанская, — шепчет он с отдышкой, — вот это да! Мы воюем с красными, а на самом деле оказались не в той армии. Иван[5] понимает, что к чему. Берет с собой одетую в форму женщину прямо в гущу боя. Может нам, закаленным прусским ветеранам, махнуть рукой на полинявшего орла и последовать за коммунистической звездой? Эти люди сражаются за святое дело.
— Они святые? — разочарованно спрашивает Малыш. Его опыт общения со священниками в католической исправительной школе был далеко не из приятных.
— Какое там, — усмехается Порта. — Закоренелые грешники. Но сделаны из более крепкого материала, чем наши партийные бонзы, которые хотят служить Богу и дьяволу и пытаются скрыть связь с последним, как фарисеи в Библии. Я слышал, что у каждого сержанта-коммуниста есть пилотка[6], готовая ублажить его в любое время.
— Если это правда, — бормочет Малыш с жарким румянцем на щеках и сверкающими глазами, — то мы уже потеряли уйму времени в треклятой армии Гитлера.
— Позволим им кончить до того, как примемся за дело? — спрашивает шепотом Штеге.
Старик не отвечает, нервозно дергает себя за ухо и возится с пулеметом. Ему неинтересно, что происходит среди стеблей кукурузы перед нами.
Девушка встает и начинает приводить в порядок одежду. Надевает юбку. Теперь она вновь сержант гвардейской танковой бригады.
— Я должна идти, — улыбается она, обнажая белые зубы, — но после вечерней поверки приду к тебе.
— Нет, — отвечает лейтенант. — Ко мне ты уже не придешь.
— Черт возьми, должно быть, он предсказатель, — шепчет в изумлении Порта. — Может он знать, что мы здесь?
— Приду, — смеется девушка и идет к стоящим за кукурузным полем рядом с зарослями подсолнухов четырем русским танкам БТ-5. Будь они покрашены в желтый цвет, как наши, их было бы не видно.
В это время года Россия вся желтая. С концом сентября, кажется, даже лица людей приобретают легкий желтый оттенок. Теперь зеленые танки резко выделяются на желто-буром фоне.
— Им надо бы красить танки четыре раза в год, как делаем мы, — негромко говорит Порта. — Двух раз в боевых условиях недостаточно.
— По-хорошему, их нужно красить каждый месяц, — говорит Штеге. — Январский снег совершенно не похож на декабрьский, рассыпчатый ноябрьский невозможно сравнить со старым февральским, а в марте существуют пять оттенков белого. Так что сами видите, что даже зимой, когда все белое, красить танки имеет смысл всего один раз. С приходом весны оттенок зелени меняется чуть ли не каждую неделю. Какой смысл ездить в зеленом по-весеннему танке среди темной зелени в конце лета? Он бросается в глаза, как юная девушка среди толпы стариков. Нет, если б мы хорошо понимали, как нужно маскироваться, то жили бы дольше. Только посмотрите на наше обмундирование! Серо-зеленое! Где можно найти такой цвет? Только в дорожной пыли.
А русские продолжают носить зимнюю форму, когда уже давно наступила весна. Цвета обмундирования выбирают сидящие в кабинетах идиоты.
— А в прежние времена все носили красно-синюю форму, — говорит Малыш, покачивая головой.
— Это чтобы пугать противника, — объясняет Барселона. — Шеренги солдат с примкнутыми штыками, наступающих бок о бок в красных мундирах, достаточно, чтобы нагнать страху даже на самых смелых. Кажется, что на тебя катится волна крови.
— Если б у кого-то хватило дурости наступать таким образом, я бы сыграл на пулемете колыбельную песенку и уложил бы аккуратный ряд красных трупов, — язвительно усмехается Малыш.
— Олух, — презрительно фыркает Барселона, — тогда не существовало автоматического оружия, были только мушкеты, которые приходилось долго заряжать после каждого выстрела.
— Как, не было пулеметов? — удивленно спрашивает Малыш. — Странная, видимо, была война. Почти безопасная. И минометов не было?
— Нет! — снисходительно отвечает Барселона. — Ничего подобного не существовало.
— Ну, тогда, наверно, были зажигательные бомбы на тот случай, если придется туго?
— Бензина тогда еще не открыли.
— Тогда какого черта они не оставались дома? Какая это была война, даже если они носили красные мундиры? Скорее демонстрация, вроде той, что мы устроили до войны, когда хотели побольше денег и дрались с шупо[7], которые в тот день надели каски. Их было легко уложить, саданув по каске так, чтобы она налезла на уши.
У меня это получалось отлично. Это было не трудней, чем почесать задницу в пивной.
Русский лейтенант лежит вверх лицом в траве, держа во рту кончик кукурузного листа. Довольно посмеивается. Его летний китель расстегнут. По желтой звезде на его буденовке деловито ползет божья коровка. Он закрывает глаза. И не сознает, что находится в опасности, пока на него не падает тень Легионера. Тут ему приходит конец. Из перерезанного горла раздается жуткое бульканье. Легионер небрежно вытирает мавританский нож о мундир лейтенанта. Мы пробегаем мимо с панцерфаустами[8] на плечах. От бивуака русских танкистов доносится запах кофе.
— Святой Моисей! — шепчет, широко раскрыв глаза, Порта. — Кофе! Настоящий кофе! У этих коммунистов есть все! Мне начинает нравиться их лозунг: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Порта очень любит кофе. Не знает ничего лучшего. Не раз рисковал жизнью ради кофейных бобов. Старик говорит, что Порта продал бы всю роту за фунт кофе. И, возможно, он недалек от истины. Порта помешан на этом напитке. Малыш, небрежно держащий под мышкой тяжелый панцерфауст, идет намного впереди. Неожиданно он ложится среди кукурузы и жестом подзывает нас. Мы бесшумно подползаем к нему. Он молча указывает пальцем. Один из русских танкистов сидит у небольшого костра, на котором исходит паром большая кастрюля. Порта блаженно вдыхает сильный аромат кофе.
— Черт возьми! — испуганно бормочет Юлиус Хайде. — Четыре танка.
— Пять, — поправляет его Порта. — За стогом сена стоит командирский КВ-1.
— Ну, охламоны, — восторженно говорит Малыш. — Мы уничтожим их одним мощным ударом. — Поглаживает магнитную гранату и вставляет ее в панцерфауст. — Эта штука оторвет им яйца, они уже не смогут трахать своих баб. Гнусные изменники, сомневающиеся в окончательной победе! Если б Сталин в Кремле знал, что мы тут готовим, то наградил бы нас орденами!
— Имей в виду, носить советские награды запрещено, — холодно напоминает ему Хайде.
— У меня пока что их нет, так в чем проблема? — сухо отвечает Малыш и поднимает к плечу панцерфауст.
— Кончай, — раздраженно шепчет Старик. — Опусти эту трубу! Без моего приказа никому не стрелять!
От бивуака танкистов доносится веселый смех мужчин и женщин.
— Как думаете, они сознают, что идет война? — спрашивает удивленный Порта. — Ведут себя так, словно собираются в турецкий бордель. У них будет сердечный приступ, когда мы откроем огонь.
В общий шум резко врезается женский голос. Грубый, гортанный, командный.
