пришпилят на тебя треклятую бирку, и все, приятель, конец.
Он был совершенно прав. Всего через две минуты появился фельдфебель и с важным видом приколол нам к груди кусочки картона.
— Что это значит? — возмущенно спросил Малыш.
Тот арестованный махнул рукой.
— Смерть, вот что… Не волнуйся, нам всем их навесили.
Дверь открылась, вошли двое жандармов. Оглядели чердак и поманили солдата, одиноко сидевшего в углу.
— Пошли! Твой черед, ты, похоже, заждался.
Его увели, послышались выстрелы, топот ног, и жандармы вернулись. На сей раз они ушли с громко протестовавшим унтер-офицером. Когда мы досчитали до пятидесяти трех, раздалась стрельба, когда до ста, жандармы вернулись за новой жертвой. Время от времени эта процедура нарушалась приводом новых арестантов. Какой-то оберфельдфебель ухитрился убить одного жандарма и спустить по лестнице другого, но сам получил такую серьезную рану, что его пришлось нести на расстрел на доске.
— Скоро уведут и нас, — сказал я.
— Иду на спор, меня они прикончат последним, — сказал Малыш с простодушной гордостью, разминая свои громадные мышцы.
Мы оба повернулись к Порте, однако на сей раз он ничего не сказал.
— Обдумываешь что-нибудь? — спросил я с надеждой.
— Что тут обдумывать? — ответил он.
Я пожал плечами.
— Мне всегда это представлялось не так. Я думал, что погибну внезапно… наступлю на мину, что- нибудь в этом роде… Странно все оборачивается, правда?
— Чертовски странно, — ответил Малыш.
Тут вернулись оба жандарма. Оглядели чердак, их взгляд прошел по мне, на миг вернулся, но в конце концов остановился на ком-то другом.
— Был на волосок, — сказал я, когда жандармы выталкивали в дверь свою жертву.
— Потом твоя очередь, — предположил Малыш.
— Идем на спор? — сказал я.
Внезапно откуда-то снаружи послышался знакомый лязг танковых гусениц. Мы бросились к окну, но не успели добежать до него, как раздался гром орудийной стрельбы, а затем частый треск пулемета. Увидеть в окно мы ничего не могли, оно было слишком высоким и маленьким. Малыш влез на стропила, пробил в камышовой крыше дыру и высунул в нее голову.
— Что там?
— Что происходит?
— Что случилось?
— Там русские! — ответил Малыш. — Повсюду скачут казаки… только что проехали два танка — вся деревня в огне…
— Бежим! — крикнул Порта и бросился всем телом на дверь.
Малыш с рослым фельдфебелем налегли на нее плечами и выломали. У подножья лестницы валялся жандарм с простреленной головой. Малыш схватил его автомат, и мы все побежали во двор. Фельдфебель позвал нас обратно.
— Что вы, черт возьми, будете делать без документов? — закричал он нам вслед. — Да еще с красными бирками на груди… совсем спятили!
Только мы трое остановились в нерешительности, остальные неслись в панике со всех ног.
— Говорить хорошо, — ответил Порта, снимая бирку приговоренного и бросая в снег, измятый танками и конскими копытами. — У нас отобрали документы, когда привели сюда.
— Без них вам наверняка кранты. Нет документов — и ты труп на этой войне.
— А твои при тебе? — вызывающе спросил Малыш.
— Нет… — Фельдфебель нахмурился, потом щелкнул пальцами. — Погоди-ка! Дай сюда эту штуку!
Он выхватил у Малыша автомат и пошел обратно в дом, мы за ним, прошел по коридору и молча указал на закрытую дверь.
— Здесь, — еле слышно прошептал фельдфебель. — По-моему, они в этой комнате.
От автоматной очереди дверь распахнулась. Еще очередь, и трое жандармов с разинутыми в удивлении ртами повалились со стульев. В ящике стола мы нашли целую стопу документов. Наши, по счастью, лежали почти на поверхности.
— Надо поджечь дом, — сказал фельдфебель. — На всякий случай…
— На какой? — беззаботно спросил Малыш.
— На тот, если какой-нибудь любознательный тип заглянет сюда и увидит наши фамилии в одном из треклятых списков! Хотите, чтобы вас вскоре расстреляли из-за того, что мы не доделали работу?
Мы подожгли дом и пошли по уже безлюдной улице.
— Тебе с нами по пути? — спросил фельдфебеля Порта.
— А это куда?
— В нашу роту, если сможем ее найти.
— Э, нет! Покорно благодарю, с меня хватит. Я очень долго ношу мундир — иногда думаю, что слишком долго. В прежние дни я был в СА… — Он потряс головой. — По горло сыт. Эта история явилась последней каплей.
— И что будешь делать? — спросил я.
— Наверное, перейду на ту сторону. Найду русских и сдамся. Лучше встретить конец войны в лагере для пленных, чем воевать и дальше.
— Русские пленных не берут, — сказал Порта. — Они тебя расстреляют.
— Или привяжут к лошади и поволокут, — оживленно добавил Малыш. — Я однажды видел такое.
Фельдфебель пожал плечами.
— Придется рискнуть.
— Что ж, всего наилучшего, — сказал Порта без особой надежды. — Война надоела мне, как и тебе, но в лагерь для пленных я не хочу. Особенно в русский… Вот от возможности переправиться через Дон не отказался бы!
— Через Дон? — Фельдфебель хохотнул. — Ничего не выйдет. Через сутки замерзнешь в степи насмерть. Там даже волки не могут выжить. Приходят в деревни и роются в отбросах, ищут еду. А если думаешь, что сейчас холодно, погоди: ударит мороз в тридцать градусов, узнаешь, что это такое! Будешь думать, что я в лагере для пленных…
— С простреленной башкой, — сказал Порта.
Мы обменялись с фельдфебелем рукопожатиями и пошли в одну сторону, он в другую. Что сталось с ним, мы не знали, однако нам часто приходилось вспоминать его слова.
В километре от деревни мы нагнали небольшую группу раненых, они плелись отыскивать свои полки. Мы остались с ними, по пути к нам то и дело примыкали другие отставшие от своих частей, и группа в конце концов весьма заметно увеличилась.
Несколько часов спустя, в местечке Ракотино, мы увидели знакомые лица. Наша рота находилась там, но ребята не успели как следует нас встретить, русские тут же снова пошли в наступление, и нам приказали отойти на новые позиции к югу.
10
Правительство должно принять меры, чтобы люди не погибали в упоении героизмом.
