Командир 71-й пехотной дивизии генерал фон Хартман приказал строить возле Царицы подземную деревню. Эту задачу поручили Пятьсот семьдесят восьмому саперному полку, а саперы в свою очередь привлекли к работе две тысячи гражданских русских, которых удерживали в этом районе. Женщин и детей, стариков и помешанных, больных и умирающих заставили трудиться, как рабов. Три четверти их не дожило до того, чтобы увидеть результат своих усилий.
Деревню назвали «Хартмансдорф», и по всей 6-й армии пошли сумасбродные слухи. Говорили, что в генеральском бункере четыре комнаты и ванная, что они обставлены похищенными из сталинградских музеев вещами. Что там люстра и кровать с балдахином, толстые ковры на полу, картины, хрустальные вазы и целая библиотека драгоценных книг. Дивизия Хартмана вошла в Сталинград первой, и, естественно, предполагалось, что его подчиненные прибрали к рукам все ценное, что удалось найти.
Кроме того, поговаривали, что в деревне есть мельница и два полных зернохранилища; птицеферма с шестью тысячами кур; коровье стадо более чем в тысячу голов; конюшня со ста тридцатью восемью кровными лошадьми; маслобойня и пекарня.
В самом деле, генерал и его штабисты почти каждое утро совершали верховые прогулки в окрестностях Царицы. Для солдат, кое-как вернувшихся в город с далеких полей брани, зрелище это было ошеломляющим. Ослабевшие от голода, тяжелораненые, полуживые от тифа солдаты смотрели на раскормленного генерала, на его упитанных, здоровых штабистов, и задавались вопросом, не призраки ли это из прошлого.
Деревня Хартмансдорф процветала до середины января 1943 года, но 71-я дивизия была почти полностью уничтожена несколько раньше. В январе фон Хартман собрал уцелевших и смело вышел из своей деревни, чтобы повести их в последнюю, отчаянную атаку на врага. Идея сделать их героями принадлежала не генералу. Такой приказ пришел из Берлина.
— Мы всего лишь пешки, — с важным видом сказал фон Хартман. — Фюрер жертвует нами по своему усмотрению.
ГЕНЕРАЛЬСКИЙ СПЕКТАКЛЬ
Представительный русский генерал, сопровождаемый двумя сержантами, шел к нам с белым флагом парламентера. Нам было приказано сразу же стрелять в любых переговорщиков, но гауптман Глазер после секундного колебания велел не открывать огонь. Русский генерал приближался. Он был рослым, под два метра, с широкими плечами и грудью, большим животом и крепкими ногами. Лицо его было суровым, изрезанным морщинами, маленькие голубые глаза — беспощадными, как русская зима.
Когда они подошли вплотную, один из сержантов бросил нам белый мешок. Мы осторожно взяли его и заглянули внутрь. Еда!
— Дар от советского народа, — на хорошем немецком языке заговорил генерал. — Мне поручено предложить вам условия капитуляции. Предложение сохраняет силу до восемнадцати часов, после этого мы начнем массированную атаку с применением танков и артиллерии. Вы, конечно, понимаете, гауптман, что это означает?
Понимал не только гауптман, но и все мы. Массированная атака русских уничтожит нас полностью.
— Начиная с полуночи, — продолжал генерал с легкой улыбкой предвкушения, — пленных мы брать не будем.
Гауптман Глазер молча кивнул. С какой стороны ни посмотреть, это был конец великих немецких побед в России.
— С другой стороны, — сказал генерал, сменив улыбку на суровую мину, — если предложение будет принято, все вы получите то же котловое довольствие, что и наши войска. Больные и раненые получат необходимое лечение. — И снова улыбнулся, обнажив ряд острых зубов. — Мы знаем, что у вас нехватка продовольствия и медикаментов.
Уголком глаза я увидел, что Порта ведет свои переговоры с противником. Он достал из кармана пачку сигарет с опиумом, а один из русских сержантов протянул ему пачку фотографий. Мне стало любопытно, какое удовольствие могут доставить Порте порнографические фотки, если жить нам всем осталось меньше двенадцати часов.
— Если примете предложение, с вами обойдутся благородно, как с солдатами. Если отвергнете…
Генерал сделал отрывистый жест. Гауптман Глазер слегка пожал плечами.
— Я передам ваши условия генералу фон Хартману.
— Будем надеяться, он окажется разумным человеком. Это затянувшееся кровопролитие не нужно ни той, ни другой стороне.
В бункере неподалеку от станции Орловка за старым дощатым столом на важном совещании сидела группа офицеров: генерал фон Хартман, командир 71-й дивизии; генерал Штемпель, командир 176-й пехотной; генерал Пфеффер, оберст Кроме и генерал Вульц.
— По-моему, — говорил фон Хартман, — нам лишь остается сражаться до последнего человека, а затем покончить с собой, чтобы не попасть в руки противника. — Он оглядел собравшихся. — Мы должны показать пример.
— Согласен, — сказал Вульц. — Это будет прекрасным концом.
— А солдаты? — спросил Кроме.
Воцарилось ошеломленное молчание. Генералы украдкой поглядели на Кроме. Он получил звание лейтенанта, когда командовал атакой в Аррасе. На шее у него был Железный крест, мундир отягощало множество наград. Для оберста он был еще невероятно юным.
Кроме откашлялся и повторил вопрос.
— Как быть с солдатами?
— Оберст Кроме, — заговорил Пфеффер, — не беспокойтесь о солдатах. Наш долг совершенно ясен. Первая мысль у нас должна быть о Германии. Однако, — он повернулся к фон Хартману, — я не могу согласиться с тем, что нам следует покончить с собой. Да, мы должны погибнуть! Но не от собственной руки… Предлагаю, — и тут глаза его засияли почти детской радостью, — самим повести солдат в бой… Идти во главе с примкнутыми штыками! Какая это смерть, господа! Какую мы оставим по себе память!
— Замечательно! Замечательно! — воскликнул Штемпель, увлеченный этим великолепием. — Барабаны и трубы! Какое зрелище! Я нахожу это в высшей степени поучительным!
— Только подумайте, — призвал Пфеффер, — о памятниках, которые нам воздвигнут. Никогда еще в истории нашей страны не предпринималось такой атаки! Ее будут возглавлять генералы, сверкая штыками на солнце…
— Прекрасно! — выдохнул Штемпель. — Я так явственно представляю… Жаль только, что не смогу присутствовать, когда будут описывать фюреру эту сцену…
— Оставьте это, — раздраженно сказал фон Хартман. — Что скажете о деталях?
— Ах, да! — Пфеффер подался вперед, глаза его странно блестели. — Я все разработал. Все спланировал. Думаю, по такому случаю нужно надеть парадные мундиры…
— Взятые, чтобы отпраздновать нашу победу, — сухо сказал фон Хартман.
— И это тоже будет своеобразной победой! — воскликнул Пфеффер. — Такой славной, такой благородной, такой…
Он раздраженно умолк, когда вошел фельдфебель, а за ним гауптман Глазер. Оба отдали честь. Фельдфебель положил на стол белый мешок и почтительно отступил назад.
— Что это? — с отвращением спросил фон Хартман.
— Хлеб и колбаса, герр генерал.
— Хлеб и колбаса? — Фон Хартман ошалело оглядел сидевших за столом. — Хлеб и колбаса, гауптман? Вы что, лишились разума?
— Никак нет. Это дружественный жест русских. Должен доложить, что генерал Воронов, командир 3-й
