сбежали, а Вольвебер и его коммунисты делали что хотели… разве не я остался и спас его?
— Да, да, — успокаивающе ответил Эйке. Убрал с плеч вцепившиеся руки заключенного и встал. — К сожалению, мой бедный Эрнст, ты склонен жить в прошлом. Фюрер думает только о настоящем… Я знаю только, что ты исключен из партии и больше не считаешься… э… одним из верных. — Он улыбнулся и огладил мундир. — Из уважения я сейчас выйду, предоставлю последние меры тебе. Только прошу, без лишних осложнений… В конце концов, мы ведь старые друзья. И могу уверить, это наилучший выход. Вот — смотри сам, куда дует ветер.
Эйке достал из кармана страницу газеты «Фелькишер беобахтер» и протянул Рему. Там самыми крупными заглавными буквами было напечатано: «НАЧАЛЬНИК ШТАБА РЕМ АРЕСТОВАН. ПОЛНОМАСШТАБНАЯ ЧИСТКА СА. ПРИКАЗ ФЮРЕРА: СМЕРТЬ ВСЕМ ПРЕДАТЕЛЯМ!».
Рем, побледнев, поглядел на Эйке остекленелыми от изумления глазами.
— Если это правда… — Он в отчаянии махнул рукой и, казалось, на миг утратил дар речи. — Если это правда, значит, этот человек просто-напросто убийца… значит, вы все обезумели… значит, все было напрасно…
— О, я бы этого не сказал, — бодро возразил Эйке. — Эрнст, не будь наивным. Ты знаешь не хуже меня, что, начиная играть в политику, рискуешь головой. Ты сегодня, я завтра… кто знает? Мы все испытываем судьбу, и вышло так, что твой жребий выпал чуть раньше моего…
Он прощально поднял руку и вышел в коридор, где его ждали Липперт со Шмауссером.
— Ну что? — спросил Липперт.
Эйке пожал плечами.
— Дадим ему время. До него еще не дошло.
Они дали Рему пятнадцать минут, но из камеры не раздалось ни звука. В тюремном коридоре было уныло, душно, и трое эсэсовцев начали терять терпение. Эйке снова вошел в камеру и досадливо нахмурился: Рем по-прежнему сидел на скамье, не прикасаясь к револьверу.
— Ладно же, — сказал Эйке. — Не хочешь по-хорошему, придется по-плохому. Мне все равно: просто я думал, ты предпочтешь умереть с достоинством. — Он взял револьвер и жестом велел заключенному подняться. — А ну, вставай, давай кончать с этим.
Рем неуверенно поднялся. Встал к стене прямо под окошком с грязным стеклом и насмешливым кусочком безоблачного голубого неба. Эйке вскинул руку и спокойно прицелился. В последний миг Рем выкрикнул:
— Мой фюрер! Мой фюрер!
Эйке бесстрастно смотрел, как старый друг и коллега медленно опускается на пол, спина его, скользя по стене камеры, оставляла влажный след. Подошел взглянуть на него. Рем еще дышал. Три месяца назад он был одним из самых могущественных людей в Германии, а теперь лежал, стеная и корчась, на грязном полу тюремной камеры. Эйке перевернул его носком ноги. Спокойно прицелился в висок и выстрелом снес ему половину черепа.
Начальник штаба СА Эрнст Рем, некогда ближайший друг Адольфа Гитлера, погибший с именем фюрера на устах, был убит в мюнхенской тюрьме в шесть часов вечера 1 июля 1934 года. В этот час в Потсдаме готовились к большому банкету, каких не бывало со времен правления Вильгельма II. Адольф Гитлер пригласил на него лучшие немецкие семейства, все гости явились в должное время и пили за возрождение правосудия, а тем временем Эрнст Рем лежал убитым в тюремной камере…
ПУТЕШЕСТВИЕ НА САНЯХ
За последние несколько дней жизнь на фронте вошла в определенное русло, для старых вояк если и не особенно приятное, то, по крайней мере, терпимое. Новичкам оно, должно быть, казалось адом на земле, но они либо быстро осваивались, либо быстро гибли. Когда начинает строчить пулемет противника, нужно бросаться на землю и лежать; мы так свыклись с этим простым фактом жизни, что делали это машинально, без мысли, что находимся под огнем. Свыклись даже с артобстрелами и воспринимали их как нечто само собой разумеющееся. Слышали снаряд, едва он вылетал из ствола орудия, и почти точно могли предсказать, где он упадет. Новички считали нас сумасшедшими, а мы с жалостью смотрели, как они либо впадают от страха в истерику, либо им отрывает головы.
Всю ночь напролет мы играли в «двадцать одно» в конюшне, где Порта с Малышом отбывали пустячный арест. Само собой, официально нам заходить туда не разрешалось, но вся конюшня разваливалась, нетрудно было пробить дыру в гнилых досках и пролезть в нее, когда отвернется охранник. Обоих арестантов привязали к одной из кормушек, чтобы не удрали — нас давно ничто не веселило так, как эта бессмыслица. Мысль, что в их положении кто-то захочет удрать, казалась нам превосходным поводом для смеха. Спи весь день, играй в карты всю ночь — чего еще желать солдату? Кстати, так прилично обходиться с арестованными стали совсем недавно. Раньше солдату приходилось стоять привязанным к древесному стволу двенадцать часов подряд. Три часа отдыха, двенадцать у дерева, и это во всякую погоду, при всяких условиях, в общей сложности двести часов. В те дни мы всячески старались не попадаться.
Малыш с Портой отбывали наказание за драку с одним из начальников склада и теперь горько жалели, что на другой день их освободят.
— Надо было как следует выдать ему, — повторил Малыш десятый раз за ночь. — Тогда бы нам дали не меньше трех месяцев.
— Не беспокойся, — ответил Порта. — Я это обдумываю… В следующий раз точно дадут.
— Да, в следующий раз отделаем на совесть…
— Непременно! Мне только непонятно, почему другие не делают таких попыток…
— Может, нам составить график? — предложил я. — Устраивать это по очереди, чтобы все могли немного отдохнуть?
Оба арестанта тут же уставились на меня с сильной неприязнью и подозрительностью.
— Отдыха хочешь? — сказал Порта. — Ну так найди способ его получить. А это наше дело. В него не суйся.
— Начальство заподозрит неладное, — ревниво сказал Малыш. — Браконьерствуй в других угодьях.
— Ладно, — сказал я, — не ершитесь. Надеюсь, если сделаю что-то не то по ошибке и меня арестуют, это будет не моя вина?
Оба не сводили с меня прищуренных глаз.
— Смотри мне, — сказал наконец Порта. — Смотри мне, парень!
Снаружи послышались шаги. Старик поглядел в пыльное окно.
— Смена караула, — сказал он. — Пора уходить. — И ткнул меня в бок. — Ну, как насчет кофе?
Это было моей постоянной обязанностью. Поскольку я был самым младшим, мне всегда приходилось носить им треклятый кофе с полевой кухни. И хотя я уже был кандидатом в офицеры, это не играло никакой роли. Я все равно должен был ходить за всем и выслушивать брань повара, жившего в вечной ярости и питавшего особую ненависть к тем, кто мог продвинуться по службе.
На обратном пути я споткнулся о неразорвавшуюся бомбу и пролил большую часть кофе. Поэтому пришлось выслушать оскорбления не только от повара, но и от Хайде.
— Это что такое? — заорал он. — Жалких полчашки? А где остальной кофе? Наверняка в твоем ненасытном желудке!
— Пошел ты! — ответил я ему. — Сам ходи себе за кофе, если не нравится, как это делаю я! Тут повсюду набросано треклятых громадных бомб, что прикажешь мне делать?
Тут на меня напустились все, потрясая кулаками и полупустыми чашками. Я снова поплелся на кухню, повар запустил в меня ложкой и в совершенно непристойных выражениях велел убираться. В конце концов я подкупил его помощника, но кофе все равно оказалось мало, и страдать пришлось мне. Естественно. Самому младшему. К молодым в армии не было никакого снисхождения….
На другой день выпустили Порту и Малыша. И не только это. Поступил приказ приготовить мотосани, чтобы привезти на передовую пополнение. В довершение всего пришла почта, но в нашей группе письмо
