охранения.
— Интересно, почему тишина всегда так нервирует? — пробормотал лейтенант Шпет, глядя на темное, затянутое тучами небо.
Они медленно двинулись вверх по склону, осторожно ступая, прячась по мере возможности за кустами и деревьями, сливаясь то с одной тенью, то с другой. Едва офицеры прошли всего несколько метров, до их ушей донесся какой-то негромкий, беспокоящий звук. Низкий, размеренный, нечто среднее между рычанием собаки и хрюканьем свиньи. Они замерли и прислушались, держа оружие наготове.
— Черт возьми, что это? — прошептал Ольсен.
Они продолжали вслушиваться, потом лицо Шпета расплылось в недоверчивой улыбке.
— Какой-то охламон хранит!
Оба осторожно пошли вперед, ступая по мокрой, упругой траве, и чуть не свалились в глубокий окоп, на дне которого лежал, свернувшись клубком, какой-то унтер-офицер. Автомат он беззаботно бросил рядом и храпел так, что мог бы разбудить мертвых.
Лейтенант Шпет наклонился, взял оружие и медленно поднял. Потом навел в грудь спящего и разбудил его резким постукиванием по голове.
— Что это значит?
Унтер-офицер машинально стал садиться, но от толчка дулом собственного автомата вернулся в прежнее положение.
— Вот это я и хотел бы знать, — сурово сказал Ольсен. — Что это, черт возьми, значит? Ты выглядел бы очень бледно, окажись мы парочкой русских, а?
— Я выставил всех часовых…
— Не сомневаюсь! И они, надо полагать, тоже преспокойно дрыхнут — ты подаешь им отличный пример, не так ли? Расстрелять бы тебя на месте.
Унтер сжался от страха. Ольсен бросил на него презрительный взгляд, потом, обратясь к Шпету, повел головой, и они пошли дальше. Пройдя немного, услышали торжествующий смех Малыша. Смутно разглядели в темноте нелепую желтую шляпу Порты и расслышали постукивание игральных костей.
— Черт возьми! — произнес Шпет с каким-то скупым восхищением. — Как только они видят очки в такой темноте?
Ольсен пожал плечами.
— Может, и не видят. Возможно, им так предпочтительнее играть — больше возможности надувать друг друга!
Они закончили проверку, вернулись в свой окоп, и тут раздался звонок полевого телефона.
— Эмиль двадцать семь, — негромко ответил Хайде. Чуть послушал и передал головной телефон лейтенанту Ольсену.
— Это оберст-лейтенант, требует вас.
Ольсен скривил гримасу.
— Раз уж я должен…
И взял телефон.
— Лейтенант Ольсен слушает… Так точно… Да, понимаю. Конечно. Как прикажете.
Он сунул телефон обратно Хайде и обратился к Старику:
— Звонил, как ты, наверно, догадался, оберст-лейтенант. Требует, чтобы первое отделение явилось туда к десяти ноль-ноль, вычищенным, опрятным, готовым к инспекции. Второе к одиннадцати, третье к двенадцати и так далее.
— Восхитительно, — негромко произнес Шпет.
— Я мог бы подобрать другое слово, — сухо ответил Ольсен. — Еще он требует, чтобы вместе с первым отделением ему предъявили шесть трупов.
Лейтенанты посмотрели друг на друга, пожали плечами и завернулись в одеяла, чтобы поспать часик-другой.
Всем нам, остальным, можно было только клевать носом. В половине третьего мы смотрели, как Порта, Малыш и Легионер вылезают из траншей. Как они проползают под колючей проволокой и растворяются в темноте. Старик с Барселоной привели нас в боевую готовность. Три минометные батареи уже изготовились к стрельбе.
Барселона прижимал к телу тяжелый огнемет. И невесть в который раз проверял механизм.
— Заменить бы этот чертов клапан, — пробормотал он. — Проклятая штука, рано или поздно непременно откажет. Последний раз пришлось чинить ее жевательной резинкой, а новой я пока что найти не смог.
— Сейчас бессмысленно об этом беспокоиться, — сказал Ольсен. — Остается всего четыре минуты.
Стоявший с крупнокалиберным пулеметом Хайде угрожающе обернулся к группе новичков.
— Если кто не откроет огня, когда я открою, то получит от меня персональную пулю прямо в задницу — понятно?
Самый младший из новобранцев, парень от силы семнадцати лет, тут же разразился громкими рыданиями. Хайде отошел от пулемета и несколько раз злобно ударил его по лицу.
— А ну, притихни, черт бы тебя побрал! Тебе не грозит ничего такого, что не грозило бы другим. Мы все рискуем жизнью, ты не единственный.
Парень, казалось, обезумел от страха. Он открыл рот и завопил; вопль был протяжным, неистовым, неудержимым. Другие новобранцы нервозно поглядели на него и отвернулись. Хайде схватил его и затряс, хлеща при этом другой рукой по обеим щекам.
— Прекрати этот скулеж! А то прикончу раньше, чем противник сможет до тебя добраться!
Лейтенант Ольсен и русский офицер стояли рядом, наблюдая эту сцену в суровом молчании. Действия Хайде были жестокими, но вынужденными. Новички и так были сильно испуганы, если парня не осадить, паника вполне могла распространиться, как лесной пожар, по всей роте. Теперь отделение Хайде будет, по крайней мере, исполнительным из страха перед своим командиром, возможно, превосходящего даже страх перед противником.
— Это у вас хороший солдат, — заметил русский.
— Неплохой, — лаконично согласился Ольсен. — Думаю, пока идет война, такие солдаты нужны.
Едва он успел договорить, земля под ногами у нас содрогнулась от взрыва, раскатился грохот, похожий на чудовищный удар грома. За ним последовал долгий, хриплый крик от боли. А потом на фоне темного неба, освещенного внезапной вспышкой огня, возник знакомый силуэт Малыша возле траншей противника. Автомат его был уперт прикладом в бедро, и мы видели землю, взметаемую бесконечным потоком пуль, серию ярко-красных точек, движущихся в ночи, когда он поливал огнем первый ряд окопов. Видели и нечеткие фигуры людей, панически разбегавшихся в разные стороны от этой неожиданной атаки.
Глядя туда, русский лейтенант сложил трубочкой губы и восхищенно присвистнул.
— Ну и солдаты у вас там!
Ольсен повернулся и окликнул Барселону, тот подбежал с огнеметом. Жевательная резинка удержалась, клапан сработал, и вся сцена была теперь освещена морем огня. Черный дым клубясь поднимался к небу, носились вопящие человеческие факелы, люди, обезумевшие от ужаса и боли.
Ольсен поднял руку — и резко опустил. Это был сигнал нам вступать в дело. Хайде истошно орал, как дьявол, выпуская очередь за очередью из крупнокалиберного пулемета. Его солдаты действовали вместе с ним, вряд ли соображая, что делают, но боясь остановиться.
— Минометы — огонь!
По команде лейтенанта Шпета минометы пришли в действие. Мины, выпускаемые, чтобы усилить общее смятение, описывали траекторию и падали на дальней стороне траншей противника.
Я сложил треногу крупнокалиберного пулемета, побежал вперед и залег в снарядной воронке посреди ничейной земли, второй номер с боеприпасами последовал за мной. Из траншеи напротив вылезла группа солдат и ошалело побежала ко мне. Я лежал на брюхе, прижимал приклад к плечу, неторопливо прицеливался и стрелял, словно на стрельбище в лагере.
Неожиданно звук пулеметной стрельбы утонул в новой серии взрывов. Русские успели опомниться и
