У ворот ограды выгула для скота, от которых шла внутренняя дорога к ферме Паташона, мы остановились. Я сказал Мюллеру, что жду его здесь и сяду в машину, когда он выйдет из нее открыть ворота. Передал ему ключи от машины и легенду, какую он там должен рассказать: майор обедает с друзьями в Бридпорте. Он слышал, что ему надо срочно выехать за границу. Его адрес для писем — Каир, Барклейз банк. Из письма в кармане майора я знал, что счет он держит в филиале этого банка, а Каир — город, через который трудно проследить путь следования человека.
— А что мне делать, если они не поверят мне?
— Да поверят, не бойся, какого черта им сомневаться!
Сам я не очень был в этом уверен, но хороший шанс на успех давал его уверенный вид. Дал ему фунтовую ассигнацию для служанки, стелившей майору постель, если таковая была, и еще одну — миссис Паташон положить на банковский счет ее дочери.
— Дочку их знаешь?
— Да, Марджори.
— Передай Марджори привет от майора Куив-Смита и скажи, что она не должна слишком поспешно ходить своей королевой.
— Я не понимаю.
— Тем лучше. Скажи ей, что ты не понимаешь, что это значит. Но она поймет и рассмеется. Повтори ей: не двигать королеву раньше времени.
Это хороший совет для начинающего игрока в шахматы и подтверждение добросовестности Мюллера.
Я проводил его взглядом, когда он проходил выгон и, зайдя за сарай, вошел во двор; там я следил, сколько было возможно, за разрешением своей судьбы. Сейчас не было особой нужды прятаться изо всех сил, — у собак были все основания лаять. Я присел за деревом, откуда видна входная дверь.
Миссис Паташон встретила визитера с удивлением, но без колебаний. Она затворила дверь, и ничего не происходило минут пять, когда мне хотелось перерезать телефонные провода. Затем в верхней комнате зажглась керосиновая лампа, и я видел, как Мюллер ходил взад-вперед мимо окна. Он вышел с чемоданом в руке, за ним шел Паташон с ружьем в чехле, Марджори с пледом и миссис Паташон с пакетом сэндвичей. Вся группа весело переговаривалась, просили передавать майору привет, и только Мюллер был сверх меры угрюм. Они все вошли в конюшню посмотреть, как Мюллер загружает и заводит машину, а я побежал к воротам.
— Теперь куда, сэр? — спросил Мюллер.
Хотя он уцепился за руль, его локти ходили ходуном, как жабры у рыбы, отчасти из-за пережитого, отчасти из боязни, что пользе от него пришел конец. Я сожалел, что снова приходится выступать безжалостным убийцей, но была опасность того, что он может пойти напролом.
Сказал ему ехать в Ливерпуль, и поосторожнее, соблюдая все правила дорожного движения. Саутгемптон был слишком близко, а в Лондоне слишком много глаз. Мы подобрали тело Куив-Смита и спрятали его в багажник под коврик.
Мои планы начали обретать форму. Было ясно, что на ферму никто не явится, пока неделю или даже дольше все письма и телеграммы будут лежать без ответа; боязнь дерзнуть вмешиваться в скрытные передвижения майора явно будет сильным фактором для подчиненных майора или его начальников, коли они у него имеются. Когда же они пойдут на этот шаг и явятся на нашу тропу, им придется выбирать из трех версий: я сбежал, а Куив-Смит и Мюллер гонятся за мной; я подкупил их обоих, и мне было позволено уйти; они меня убили и каким-то образом привлекли внимание полиции.
В Бристоле и Шрусбери мы останавливались заправиться. По пути я прицепил к телу Куив-Смита железный груз и бросил тело в реку Северн. Сожаления у меня не было. Неохотно, с запозданием, но окончательно я ступил на тропу войны; мне самому угрожает смерть, не менее жуткая и мучительная, чем та адская, что он уготавливал для меня.
В Ливерпуль мы приехали в час раннего завтрака. Город нас встретил отвратительнейшей погодой, и меня порадовало, что майор был одет по-зимнему. Морозный северо-восточный ветер гнал по пустынным улицам сажу, пыль, обрывки бумаги и швырял все в бухту Мерси. Неподвижная желтая вода казалась ледянее голубых вод Арктики. С несчастным Мюллером я стал чувствовать себя увереннее. В такое утро было бы немыслимым предать человека, обещавшего в течение дня вывезти тебя из Англии.
Подобрав себе гостиницу, мы позавтракали прямо в номере. Пока Мюллер отключился и крепко спал перед камином, я пару часов практиковался воспроизводить подпись Куив-Смита на его паспорте. Для удобства я продолжаю писать и думать о нем, как о Куив-Смите, хотя, кроме меня, Сола и нескольких человек на окраине графства Дорсетшир, больше ни одна живая душа не знала его под этим именем. Его личная подпись, воспроизводимая мной, а также перенятая мною индивидуальность принадлежали его образу обычного англичанина — члена безвестного совета директоров.
Его английское имя писалось тонким, ровным почерком, хорошим пером, и воспроизвести его подпись было нетрудно. У банковского клерка моя подделка не прошла бы, но для пассажирской анкеты и таможенной декларации, заполняемым на скверной бумаге и казенным пером, она вполне годилась.
Фото на паспорте было не совсем мое, но довольно близкое. К таким вещам служащие пароходных компаний не придираются. В Куив-Смите и во мне явно просматривался один и тот же тип добропорядочного и достойного доверия человека.
Разбудил Мюллера и предложил ему выпить. Он оказался трезвенником — еще, полагаю, одно достоинство для его нанимателей. Отправившись в ванну отмывать накопленную неделями грязь, я взял его с собой (револьвер держал под рукой на полочке для мыла) и посадил на унитаз читать мне расписание движения судов.
В тот день отправлялись рейсы в Нью-Йорк, в Вест-Индию, Гибралтар и порты Средиземноморья, на Мадейру, в Южную Африку, в Танжер и на Восток. Все страны, куда требовалась въездная виза и проезд дольше одной недели, для меня исключались. Годились Гибралтар, Мадейра и Танжер; Мадейра, как конечный пункт назначения, была менее желательна.
Еще стояла нелегкая проблема потерять по пути Мюллера. Я обещал ему жизнь и свободу, но сдержать обещание было делом непростым. Документы у него были только одни; чтобы уехать зайцем и не попасться, он был слишком глуп; ему недоставало ума и внушительной внешности, чтобы добиться чего-то обманом. В любом порту прибытия или убытия его хорошо бы запомнили. Меня не сильно беспокоило, пойдут по его следам или нет; уверен, что его бывшие хозяева, получив от него ответы на свои вопросы, потеряют к нему всякий интерес. Мне было важно как можно дольше оттянуть возможность задавать ему всякие вопросы.
Интересно, что бы делал Куив-Смит, окажись он в одной упряжке с Мюллером — единственным свидетелем убийства или подкупа. Ответ напрашивается сам собой. Он столкнул бы ночью Мюллера за борт перед заходом в порт и скрыл бы его исчезновение. Прекрасный выход. Это бы окончательно убедило их, что я настоящий Куив-Смит, если бы у них зародилось сомнение, и положило бы конец всяким попыткам разыскивать исчезнувшего гостиничного привратника.
Это и стало моим планом; но вместо того, чтобы в удобный момент просто столкнуть его за борт, я спущу его вблизи берега и со средством добраться до него. Для этого подходящими были два места: вблизи устья реки Тахо, где горы Синтра подходят к самому морю, и мыс Сан-Висенти.
Послал за парикмахером сделать мне приличную стрижку, а когда вышли из отеля, купил себе монокль, который прикрыл, а скорее подчеркивал и объяснял стеклянное выражение моего левого глаза. Затем повел Мюллера по конторам судоходных компаний — эксцентричный отдыхающий со своим камердинером- секретарем. Подобно туристу компании Кука, я задавал массу глупых вопросов; я хотел бы помахать рукой живущему в Португалии старому другу. Судоходные клерки мне терпеливо объясняли, что это зависит от места жительства моего друга, что у Португалии длинное побережье и что даже самый большой платок за пару миль от берега виден все равно не будет. Служащие были поразительно вежливыми; им приходилось тратить уйму времени не столько на оформление билетов, сколько на то, чтобы растолковывать клиентам элементарные сведения по географии.
Что мне было нужно, я выяснил. Рейс на Гибралтар не подходит; он проходит Тахо утром, а мыс Сан- Висенти — после захода солнца. Пароход на Танжер — тихоходное старое корыто с одним пассажирским классом — был более подходящим. Он проходил Тахо в период между 9 часами вечера и 12 ночи.
