Почему я это рассказываю?
Потому что труп никого не любит. Он не способен любить. А если все же попытается, то тщетно – он не знает азбуки любви и не понимает ее знаков. Он лишь может выразить самого себя, в надежде, что собеседники его воспримут.
И потому что любовь – это часть той жизни, которой мне так не хватает. Жизни, бесконечно более реальной, чем все, что я испытал потом.
Код 72
– Начну с того, – сказал Шкода, – что Гадес мертв.
В четверг вечером мы сидели в нашей спальне, компанию нам составлял лишь тонкий серп луны. Мои туфли, испачканные кровью, стояли у кровати. Я сидел на письменном столе, руки мои одеревенели после перетаскивания трупа. Из зеленого санитарного комбинезона я уже переоделся в свой обычный сверкающий костюм. Шкода, облаченный в темно-красную пижаму, улегся в кресло.
– Почему его не воскресили?
– Не положено, – объяснил он. – «Код 72: сотрудник Агентства, умерший в период своей службы. Повторный прием на работу недопустим ни при каких обстоятельствах». Одна из самых дурацких причуд Шефа. К тому же, – добавил Шкода с улыбкой, – у него пропал значок.
– Ну и что?
Он хмыкнул.
– Потерял значок – прощайся с карьерой.
С минуту мы молчали. Потом я пробежал своими семью пальцами по клавишам пишущей машинки, набрав вопрос, который затем задал вслух.
– Как он умер?
Шкода метнул взгляд в угол, где валялся несчастный поломанный кактус.
– Точно никто не знает. Он любил гулять с утра по воскресеньям, пока все спали. Хотел согнать жирок с брюшка. – Он усмехнулся. – Мы его нашли на Порт-Медоу с вывороченными кишками. То еще зрелище… Он и при жизни-то красавцем не был. Маленький, толстый, нос крючком, глаза красные, губы тонкие, а еще он зачесывал прядь на лысину. Мы жили в одной комнате – он тогда спал наверху, – но мне он не нравился. У него не было никакого… честолюбия. – Шкода глубже откинул спинку кресла. – Я должен был занять его место. По крайней мере, рассчитывал. Но Смерть решил по-своему. Все эти полтора месяца он берет на работу один дебильный труп за другим. – Он поднял руку: – Без обид.
Я пожал плечами.
– Да и я вряд ли продержусь здесь долго. Шкода дернул за рычаг, выпрямил спинку кресла и посмотрел на меня.
– То есть, – замялся я, – кажется, я не справляюсь. Пока все молчат, но будет странно, если в понедельник я не окажусь в гробу.
Он кивнул.
– Только если прежде ты не окажешься в кладовке.
Я вытянулся на кровати, уставившись в деревянные доски над головой, и думал о своем будущем. Шкода забрался на верхнюю полку и при свете ночника читал «Все кончины от А до Я».
– Слушай, – окликнул он невинно, – если ты волнуешься насчет воскресенья – ну если вдруг волнуешься, – я мог бы кое-что предложить.
Я не знал, что отвечать. Вдруг это уловка. Однако выбора не было, поэтому как можно уклончивей я промычал:
– Угу.
– У меня есть ключи от всех комнат в этом доме, и я в курсе всего, что тут происходит.
– Угу.
– И если мне что-то надо, я могу это достать.
– Угу.
– В общем, я тут случайно узнал кое-что, и если хочешь – ну если вдруг, – это может тебе помочь.
Он замолк, соскочил с кровати, включил свет и направился к столику у дальнего окна.
– В общем…
Его прервал одинокий тяжелый удар в дверь.
– Кто там? – встрепенулся Шкода.
– Война. Кто ж еще, по-твоему?
– Входи.
Дверь заходила ходуном.
– Закрыто, к едрене фене.
Шкода с досадой прищелкнул языком, метнулся к двери и повернул ключ. Зашел Война. Он казался еще громаднее, краснее и волосатее, чем обычно.
– Гребаные правила, тудыть их. – Он пнул косяк, затем шлепнул по спине своего помощника. – Одевайся. Идем гулять.
После их ухода я продолжал лежать на кровати, думая о словах Шкоды. Но недолго. Первое, что я усвоил, став детективом: не придавать большого значения тому, что другие хотят донести до ваших ушей. Но, так или иначе, его слова заставили задуматься о том, насколько в грядущее воскресенье мне будет приятно попасть на растерзание машины.
Ответ пришел очень быстро – но не из головы, а из самого нутра.
И нутро сказало «нет».
Пятница
Смерть от диких животных
А дальше я забыл
Когда я проснулся, крови на туфлях не оказалось. Должно быть, кто-то ночью зашел в комнату, взял их, тщательно вычистил и утром вернул на место.
Меня разбудил Шкода – он мучил пишущую машинку, медленно и усердно выстукивая по клавишам. Сказал, что пишет обвинительное письмо хозяйке ресторана, куда он вчера вечером пришел устроить погром. Его вышибли оттуда прежде, чем он успел перевернуть хотя бы полдюжины столиков.
– А куда ходил Война? – спросил я сонно.
– Громил соседнее заведение.
Шкода сказал, что, как закончит письмо, сразу спустится в столовую. Когда я уже собрался выходить, он сообщил, что Война роется на складе в поисках снаряжения, а Мор тестирует в лаборатории рвотное снадобье средней силы, так что они к завтраку не явятся. Я поблагодарил его и закрыл за собой дверь.
По пути в столовую мною вдруг овладело одно воспоминание, настолько яркое и сильное, что я застыл как вкопанный. Оно касалось той снежно-белой женщины, которую я видел во вторник в фойе кинотеатра.
До моей смерти девять месяцев. Я вглядываюсь в полумрак у дальней стены кафе «Иерихон» в поисках свободного места. За последним столиком замечаю одинокую женщину – ее голова опущена, лицо освещено приглушенным светом. Нахмурив брови, она смотрит в чашку с капуччино и вяло ковыряет шоколадное пирожное с орехами. Поскольку других свободных мест в кафе нет, я подхожу к ней и прошу разрешения присесть рядом.
– Пожалуйста, – отвечает она, – мне все равно.
Ее прямота звучит как вызов. И я столь же прямо говорю ей слова, которые сам однажды услышал во времена своего срыва и которые могли бы вывести ее на разговор:
– Не унывайте – может, все обойдется. Она поднимает глаза и произносит с едкой усмешкой:
– Уже не обошлось.
Глубоко внутри своего панциря я ощутил первое прикосновение любви. Я стал влюбляться в ее темные, пронзительные, печальные глаза, измученную душу и даже в простую черную одежду. И я спросил, как ни в чем не бывало:
– Так что произошло?
Ее звали Люси, и мой роман с ней развивался по той же схеме, что и все остальные за
