— Что ж, нас с вами там не было. Может, журналисты и правы. Итак, вы хотите, чтобы я попробовал поговорить с Макколлом?
— Если это действительно Макколл, то он жил примерно в одно время с Крейтоном Каулфилдом. Вероятно, они вращались в одних и тех же кругах. Каулфилд был нуворишем, а Макколл — местной знаменитостью.
— Ладно, конечно. Если это Макколл, то прекрасно. А вдруг нет?
— Тогда разузнайте все, что сможете.
— Мертвые обычно не любят тесноты. — Грэхем кивнул на людей, толпящихся под навесом у входа. — Непохоже, чтобы эта толпа собиралась уходить.
— Верно. Сегодня спектакль идет поздно вечером.
— Да. Итак…
— Вам придется посильнее сосредоточиться, чтобы ничто не смогло вас отвлечь, верно?
Генри взял смотрителя за локоть. Это движение было и сдерживающим, и угрожающим.
Грэхем посмотрел на пальцы Фицроя — бледные полоски на фоне темно-зеленой ткани — пожал плечами и заявил:
— Ладно. И что? Просто возьмем и войдем?
— Да.
— Потому что у вас есть билеты?
— Не совсем.
Они проскользнули мимо двух молодых женщин, поглядывающих на наручные часы и обсуждающих невероятные способы мести, протиснулись мимо группы парней чуть помоложе, которые могли быть студентами-первокурсниками Института киноискусств, судя по их напыщенным беседам. Потом вампир и смотритель обошли курильщиков, неистово накачивающихся никотином, перед тем как зайти внутрь.
Одежда всех трех групп представляла собой такую эклектическую смесь, что ни белая шелковая рубашка и джинсы Генри, ни рабочий комбинезон Грэхема не выглядели здесь неуместными.
Мускулы, татуировки и планшетка преграждали вход в открытую дверь.
Генри осторожно, но очаровательно улыбнулся билетерше и назвал имена:
— Генри Фицрой. Тони Фостер.
Очарование отскочило от женщины, не поцарапав ее. Она проверила список, провела две черты.
— Проходите и садитесь, если хотите. Начало задерживается. Вторая камера застряла в чертовой пробке.
— Вы не знаете, сколько придется ждать?
— Если бы знала, то уже танцевала бы от радости! — рыкнула дамочка. — Хотите — садитесь, хотите — нет, мне без разницы.
Театр Ламберта был построен в самом конце девятнадцатого века, когда денежки рекой потекли в Ванкувер благодаря шахтам, продаже леса и обдиранию доверчивых охотников за сокровищами, направляющихся на север, к Юкону, где началась золотая лихорадка. Группа самых выдающихся и богатых граждан молодого города, которые были обижены результатами федерального исследования, гласившими, что Ванкувер возглавляет доминион по количеству поглощенного алкоголя, поклялась сделать культуру обстоятельством первостепенной важности. Они подкрепили свои слова деньгами, и всего пять месяцев спустя в новом театре состоялось первое представление.
Через сто лет похожая группа богатых энтузиастов избавилась от экранов, кинопроекторных будок и навесных потолков, чтобы театр обрел прежнее великолепие. Владельцы восстановленного театра Ламберта получили лицензию на продажу алкоголя и стали продавать местные вина в фойе во время антрактов.
Генри оценил такую иронию.
— Господи! — Грэхем запрокинул голову и уставился на позолоченных граций и херувимов, украшающих потолок. — Это уже легкий перебор, да?
— Если ты тратишь государственные деньги, то почему бы не пустить их на барокко?
— Что?
— Неважно.
Лампы на лестницах, ведущих к балконам, не горели. Поэтому логично было предположить, что во время представления там никто не устроится. Вот вам и необходимое уединение. Генри потащил Грэхема через фойе.
— Пойдем.
— Нам нельзя туда подниматься.
— Тогда лучше забраться туда так, чтобы нас не поймали.
Грэхема, похоже, это не утешило.
Он нахмурился, остановился у подножия лестницы и заявил:
— Свет не горит.
— Вы разговариваете с мертвыми и боитесь темноты?
— Дело не в… Ладно, неважно.
Смотритель бросил нервный взгляд через плечо, высвободил руку и ринулся на второй этаж. Топот его рабочих ботинок, и без того приглушенный ковром, потонул в музыке с нового диска «Радиограммы»,[42] доносящейся из колонок акустической системы.
Генри встретил его на верху лестницы.
— Конечно, обогнали старика. — Тяжело дыша, Грэхем привалился к стене, оклеенной рельефными обоями.
— Вам надо больше тренироваться.
— А вам — не лезть в чужие дела. — Смотритель выпрямился и двинулся к главному балкону. — Если мы собираемся этим заниматься, то я хочу сесть.
Балкон был пуст, но Генри заметил провода, идущие к тому месту, где должна была находиться опаздывающая вторая камера.
Внизу полдюжины членов съемочной команды бегали туда-сюда, улаживая последние детали. На сцене двое актеров проверяли расстановку. Генри не знал их, хотя Тони уверял его, что сейчас они знамениты. Зал был заполнен примерно на три четверти. Публика еще не начала волноваться, но уже шумела.
«Шум — это хорошо, — подумал Фицрой. — Он заглушит беседу, которую Грэхем Бруммель собирается вести с мертвецом».
— Ну?
— Что «ну»? — Копия сиденья конца девятнадцатого века, обитая красным бархатом, запротестовала, когда Грэхем плюхнулся в кресло.
— Он здесь?
— Конечно. Но вы задали неправильный вопрос. Следовало бы спросить, захочет ли он разговаривать. Вообще-то… — Грэхем задумчиво почесал лысину, едва прикрытую волосами. — Самый важный вопрос: смогу ли я понять, что он скажет. Мертвые обычно не слишком четко формулируют свои мысли. Это теперь Стивена и Кассандру не заткнуть, но мне пришлось потрудиться пару недель, прежде чем я смог хоть чего-то от них добиться. А ведь нас с ними связывают узы крови.
— А здесь у вас есть я.
— Вы и тридцать два бакса семьдесят пять центов, чтобы купить упаковку пива. — Грэхем вздохнул. — Мне не помешало бы хлебнуть.
— Вы уже достаточно выпили. Зовите или концентрируйтесь. Делайте то, что должны.
— Вы же понятия не имеете, как это, к дьяволу, работает, как… — Грэхем обернулся, посмотрел на Генри и застыл. — Да, ладно. Значит, я просто… э-э…
Фицрою очень не хотелось этого делать, но он отступил, скрыл охотника, живущего в нем.
«Уничтожение этого раздражающего человечишки не поможет освободить Тони и остальных. Какая жалость».
Генри ухватился за спинку кресла Грэхема и ждал.
