в освобожденный канал форсунки, толстой частью к соплу.
ВЫЗОВ БРОШЕН…
Погода стояла просто редкостная — или, может быть, тогда, десятки тысяч лет назад, на Земле, чье лицо еще не было изменено цивилизацией, такое утро считалось обыкновенным? Перед рассветом хлестал дождь, раскаты грома были слышны даже в глубине пещеры. Девушка на ложе белобрысого Новичка боязливо взвизгивала и заползала под шкуры. Но ливень прекратился с восходом солнца, и когда процессия под треск погремушек и безумные завывания колдуний вышла из подземного обиталища племени, люди увидели чистейшее светло-голубое небо. Местность была залита потоками, водопадами света, явившего глазам самые потаенные, обычно дремавшие в полумраке ущелья и провалы. Справа от тропы, протоптанной многими поколениями пещерных людей по некрутому склону, буйно зеленел непроходимый смешанный лес: высоченные, в рогах отмерших сучьев, сосны и буки поднимали свои шапки над морем кудрявых молодых деревьев. Лес вливался в долину между двумя горными цепями — сизо-коричневыми, почти голыми, в этом чрезмерно щедром свете похожими на декорацию. Слева скалы вплотную подступали к тропе, а в промежутках между каменными громадами виднелось ровное пространство, усыпанное щебнем, поросшее редким жестким кустарником. Среди равнины одиноко высился костлявый палец в полсотни человеческих ростов — Столбовая Скала.
Охотник, в чьем черепе жило присланное из будущего сознание Акопяна, не захотел женщины в свою последнюю ночь. Хорошенько поужинав, он безмятежно уснул (бодрствовавший «островок» личности Сурена, невероятно переживавшего перед завтрашним днем, был просто поражен таким героическим спокойствием — охотник отнюдь не казался тупым или бесчувственным). Крепко проспав до смутной предутренней поры, смертник очнулся с первыми раскатами грома и больше уже не засыпал. С быстротой и ловкостью, опять-таки показавшими, что интеллект далекого предка отличается от нашего лишь характером сведений, дающих пищу мыслям, но никак не качеством мышления, он продумывал варианты спасения. Ему помогало безукоризненное знание местности; зрительная память с необычайной для человека технической эры, какой-то незамутненной яркостью представляла один за другим отрезки будущего пути к Столбовой Скале: утесы и водомоины, истерзанный ветрами колючий куст…
Маршрут повторялся в уме снова и снова, «прокручивался», словно кольцо видеопленки. Охотник, разумеется, не стал бы «слушать» советов Акопяна, если бы тот вздумал их давать: пожалуй, он вообще не замечал присутствия чужеродного включения в своей психике. (Сурен не раз думал о том, что, видимо, волею судьбы, как герой фантастического рассказа, перенесен в прошлое, однако ему не приходило в голову, что все может быть как раз наоборот, и это первобытный охотник со своими приключениями проснулся в
Как бы то ни было, но шествие началось, и охотнику приходилось участвовать в нем в виде центральной фигуры, совмещавшей качества божка и приговоренного.
Впереди шли собратья «священной жертвы» по ремеслу добытчика, коренастые бородатые мужчины с тяжелыми копьями наперевес и кремневыми топорами наготове. Их цепь окаймляла голову процессии. Так полагалось, мало ли, какая опасность могла встретиться даже на столь коротком и хорошо просматриваемом пути! Акопян (вернее, «островок» его сознания) не раз поражался тому, насколько грозен для человека девственный мир первобытного прошлого. Бесконечные стихийные бедствия; болезни и эпидемии, против которых не было никаких средств; хищники, не слишком боявшиеся примитивного оружия и бравшие с племени обильную дань жизнями… Кучка пещерных людей, единственная группа на много дней ходьбы в любую сторону, порою казалась Сурену чем-то вроде десанта на чужой, враждебной планете. Нет, эта Земля еще не была родной, колыбелью человечества. Редкие и беззащитные носители разума обитали на ней, как пасынки…
Под защитой вооруженных охотников беспрерывно плясали и вертелись, прыгали и катились по земле визжащие, воющие колдуньи во главе с Коротышкой. Они были сплошь размалеваны самыми яркими праздничными узорами; при каждом скачке или повороте вокруг тела взвивались привязанные на длинных жилах костяные и каменные амулеты, гремели, сталкивались…
Чем старше и заслуженнее была колдунья, тем гуще она обвешивалась магическими талисманами, на Коротышке было несколько слоев бахромы с прицепленными позвонками, статуэтками, кусочками разных блестящих минералов. Колдуньи трещали погремушками, раскачивали курильницы — глиняные горшки со множеством проколотых отверстий. Дым ароматных углей окутывал шествие.
За толпой кривляющихся фурий четверо крепких юношей несли на носилках Старика. Он был страшен: воспаленная кожа туго обтягивала кости черепа, дыхание было хриплым, под слезящимися глазами набухли бурые мешки. Несмотря на ласковое солнце, патриарх сплошь укутался в вонючие меха, очевидно, его мучили и свет, и многолюдье, и необходимость куда-то двигаться — даже на носилках. «Не жилец Старик, — четко подумал Акопян. — Пожалуй, еще и Новичка кинут со скалы… дай бог, чтоб дольше не протянул, старый кровопийца!.. Иначе полплемени истребят, а он все равно издохнет».
Его — то есть, конечно, охотника, в мозгу которого жил усеченный разум Сурена — торжественно вели под руки вслед за носилками вождя. Он был обнажен, сплошь размалеван извилистыми линиями и спиралями — белыми меловыми, черными угольными, рыжими охряными. Вокруг глаз нарисованы белые круги — чтобы подчеркнуть близость жертвы к миру подземных большеглазых духов. Два силача конвоира — известный лгун Щербатый и сутулый гориллоподобный молчальник по прозвищу Носорог — держали нашего героя под локти весьма бережно и вообще были раболепно-предупредительны, но при любом резком движении избранника невольно сжимали каменно-твердые пальцы. Далее следовали жены священной жертвы — коротконогие, с отвислыми животами, в праздничной раскраске, с целыми выставками перьев, цветов и раковин в намасленных волосах. Они прямо-таки раздувались от гордости и чванства, даже взглядом не удостаивая прочих соплеменников. Каждая из трех женщин несла на вытянутых руках какой- нибудь предмет погребальной утвари: лощеный горшок, короткое копье с резьбой по наконечнику, ожерелье из медвежьих зубов, охотничьих трофеев мужа… Все это должны были скоро сложить в могилу разбившегося охотника, на кладбище священных жертв, находившемся рядом со Скалой.
А дальше валила масса возбужденных, горланящих сородичей — всклокоченных, мертвенно-бледных от постоянной жизни без солнца, с глазами, воспаленными в дыму неугасающих костров… Тронулись в дорогу все, даже увечные и матери с младенцами-сосунками. Резал уши пронзительный детский визг.
Охотник шагал спокойно, поддерживаемый своим почетным конвоем, и даже сохранял величавую осанку, смотрел поверх голов, но Сурен «слышал» лихорадочную работу его души. В принципе прошедшей ночью охотник р е ш и л, как именно он попытается спастись, окончательный вариант казался надежным, но страх не отпускал. В случае неудачи смерть была бы не быстрой, как после падения с высоты, а долгой и мучительной. Самое «мягкое», что могли сделать с мятежником, — это привязать его к дереву возле логова пещерного медведя… Поэтому он снова и снова взвешивал все детали своего дерзкого плана.
Вот-вот должна была окончиться гряда утесов: приближалась голая щебнистая площадка, над которой, несмотря на ранний час, дрожало марево зноя. Там будет труднее… Сбоку открылась глубокая расселина — охотник знал, что она сквозная, что за ней, под невысоким крутым откосом, начинаются сплошные тростники речной поймы. Если добраться до реки и следовать по топкому берегу за ее изгибами, можно через несколько дней выйти к чудесному озеру, окруженному дубовыми рощами. Там не появляются охотники племени — предпочитают кружить вокруг пещеры. Только он, с юных лет склонный к бродяжничеству, не боявшийся ни зверей, ни сверхъестественных сил, осмелился побывать в том благословенном, пустынном краю…
И пришел долгожданный миг. Медлить было нельзя… «Островок» Суреновой личности будто ошпарило горячим — это охотник, собрав всю свою волю, ринулся выполнять задуманное…
Первым делом он молча, чтобы раньше времени не привлечь всеобщего внимания, рванулся неожиданно для стражей не вперед, а назад. Щербатый, опешив, выпустил локоть охотника и сам чуть не
