дочерью. Вообще об этой истории Ворон мало что знал — его нынешние «почти родственники» о своем прошлом предпочитали не распространяться. Он слышал только, что старый бармен был родом то ли из северного Брабанта, то ли из западной Голландии, откуда и приковылял на своей одной ноге вместе с приемной дочерью. Слышал так же, что там, откуда он пришел в Город глухих, Яап тоже был барменом и ноги своей лишился, когда на его бар кто-то напал. Мари так с тех пор и не говорит. Ни одного слова не проронила. Мари…
Ворон улыбнулся.
Встреча с ней перевернула всю его жизнь. Скажи ему еще пару лет назад кто-нибудь, что он женится, и как примерный семьянин будет возвращаться сразу после каждой своей ходки к одной и той же женщине, (ну или почти сразу) Ворон рассмеялся бы этому человеку прямо в лицо своим беззвучным смехом. А ведь так оно и вышло!
А сколько же ему пришлось за ней бегать? Любая другая была бы на седьмом небе от тех украшений, что приносил понравившейся ему девушке матерый наемник. Любая… А Мари одевала их только для того, чтобы дойти до городской ратуши и отдать их там в фонд новых поселенцев, который организовал покойный ныне пастор Микаэль.
Гордая!
Гордая и неприступная. Ни словечка не промолвит, ни взглядом никого не одарит. Вот только, как ни странно с Вороном-то и заговорила на их языке. А Яап и Смальда и рады радехоньки свою дочу с плеч спихнуть. Хотя мало кто пожелал бы отдавать свое чадо за наемника. Уж слишком опасная профессия. Только свадьбу сыграешь, глядишь, а дочка уже в черном платке. Но засиделась. Другие в тринадцать- четырнадцать замуж выходят, а Мари тогда двадцать три было. Многие к этому времени уже и ласты склеивают.
«Все у вас долгожителей не как у людей», — говорили соседи. Хорошо еще в Городе глухих к долгожителям относились совсем не так, как в других местах. Там-то у молчаливой, «не такой как все» Мари просто не было бы шансов выжить.
Ворон допил пиво и, оставив на стойке бара два винтовочных патрона, вышел на улицу. Пора домой.
Погода испортилась. Набежавший ветер мощными рывками пытался лишить остатков кровли здание, в котором когда-то располагалась администрация клиники. Грохот кусков проржавевшего металла, наверное, был слышен и у северных ворот. По небу на перегонки неслись серые, как и глаза у Ворона, облака, на которые еще час назад не было и намека.
Когда показались первые хижины жилого квартала, Эзоп прибавил ходу, еще издалека учуяв родное стойло.
Мари, закутавшись в теплую шаль из козьей шерсти, стояла на пороге. Каждый раз она словно чувствовала, что он вот-вот появится.
У меня научилась.
Ворон спрыгнул с Эзопа и поймал пытающуюся увернуться от него жену. Когда, наконец он поставил ее на землю, Мари тихонько подталкивая его зашла за Вороном в маленькую уютную комнатку. На столе, дымясь, словно жерло вулкана, стоял чугунок с рагу из баранины, с одной стороны от которого притулилась краюха свежеиспеченного хлеба, а с другой в отблесках пламени камина переливалось теплым рубиновым светом настоящее франкское вино, наполнявшее собой настоящий стеклянный кувшин.
— В честь чего гуляем? — Ворон положил ладони на плечи жены.
Мари показала два пальца и тут же ткнула ими Ворона в живот.
— Два года, — он стукнул себя ладонью по лбу, — а ведь я помнил об этом! Помнил, помнил, да забыл, — Ворон засунул руку за пазуху и извлек оттуда блестящий металлический кругляш.
Мари тут же выхватила подарок из его рук и, взяв за тоненькую цепочку, пристроила кругляш к уху.
— Нет глупая, это не серьга, а часы, — Ворон взял подарок и, повертев его, на что-то нажал. Глядя на приоткрывшуюся крышечку, Мари захлопала в ладоши.
— Они, правда, не работают, но мне говорили, что должна играть какая-то веселая мелодия.
Мари закивала.
— А вообще часы нужны были Прежним, чтобы считать время. Сам я не умею, но вот одна девочка по имени Маша, не помню где, и когда говорила мне… Что с тобой?
Мари изменилась в лице.
— Рууд, — прошептали ее губы.
— Маша, — перед Вороном поплыло неясное видение. Маленькая комнатка в дальнем конце бара- бункера, огромный белый циферблат на стене напротив кровати…
— Боже, — она запустила пальцы в волосы цвета вороного крыла, — что с твоими волосами, Рууд? Они были чернее смоли…
— Маша, — Ворон задыхался, — я так долго тебя искал, Маша. Это я теперь помню.
Они сели прямо на расстеленную на полу козью шкуру. Ворон вдруг, вспомнив еще что-то, засуетился и неловкими движениями извлек из-под нательной рубахи какой-то мешочек на кожаном шнурке. Пальцы его тряслись, и поэтому кожаный узел все никак не поддавался. Мари осторожно взяла у Ворона мешочек, ловко развязала его, и на ее ладонь выкатились две половинки обыкновенного пожелтевшего от времени Байера.
— Ты хранил его эти десять лет?
— Да!
— Дороже подарка у меня никогда не будет, — она взяла одну половинку, а вторую аккуратно положила обратно в мешочек и протянула мужу.
Он взял в свои ладони ее лицо и поцеловал все еще шептавшие что-то губы.
— Но учти! — Мари вскочила. В глазах ее прыгали озорные огоньки, — учти, на этот раз половинкой Байера ты не отделаешься, — она засмеялась и скользнула к балдахину из шкуры огромного белого животного, которого Ворон убил прошлой зимой на берегу пролива Вестер-Эме.
Ворон вскочил и, смеясь, попытался поймать беглянку. Поймав ее, он принялся развязывать многочисленные тесемки. Справился Ворон с ними куда как успешнее, чем минуту назад с кожаным шнурком. Упругая бархатная грудь вмиг оказалась в плену грубой мозолистой ладони.
Рагу придется снова разогревать, — пронеслось в голове, и он завалил сопротивляющуюся Мари на себя.
— Не помню, не помню, не помню, — Ворон опустил тяжелый кулак на столешницу с такой силой, что стоявшая на ней кружка пива подпрыгнула и опрокинулась. Янтарное море разлилось по столу.
— Ничего не помню, — он спрятал лицо в ладонях.
Перед Вороном проплывали какие-то разрозненные картинки. Шипы, проколовшие ткань чьей-то одежды, ослепительно чистые улицы какого-то города, десяток пар волчьих глаз, жадно глядящих на него, комната, стены которой из металлических панелей сплошь усеяны лампочками и светящимися цифрами в черных окнах… И трубы, трубы вокруг. А еще люди, все в одинаковой одежде и говорящие на незнакомом языке. Кажется на русском. Это все, что ему удавалось вырвать из черных глубин сознания.
— Ну не кипятись, — Яап осторожно положил Ворону руку на плече, — вспомнишь.
— Я тоже так думал, а ведь не могу. Вим, Вим… Нет, никак!
— Я постараюсь тебе напомнить, Рууд. Вы с Ван Хогдалемом появились у меня, когда сбежали от «Огненного червя». Он и нас с Мари потом достал. Именно те черные демоны, что он породил, над ней и надругались, а меня вот без ноги оставили. Я расскажу тебе о Виме все, что знаю и немного о тебе и наемниках Роттердама…
— Да бесполезно это. Не помню я никакого «Червя» и Вима не помню. Все, что ты мне рассказываешь, происходило будто не со мной.
— Со временем…
— Со временем все сотрется окончательно. Думаешь, я не пытался вспомнить откуда я родом и как очутился в Дедемсварте? Бесполезно! Помню только старую Катрин, которая ухаживала за мной, как могла, пока господь не призвал ее. А как я ее встретил, не помню.
— Мать, ну хоть ты скажи ему, меня он не слушает, — Яап развел руками.
