— Значит так, — Смальда уперла руки в боки, — будешь мне здесь буянить, быстро выволоку за ушко на солнышко. Ишь ты разошелся! — негритянка взяла тряпку и принялась вытирать со стола.
Ворон как-то сразу притих и бочком-бочком стал продвигаться к выходу.
— Гляди у меня, — Смальда погрозила ему вслед тряпкой и отвесила подзатыльник ухмыляющемуся Яапу.
— Так скоро? — Мари отвернулась от окна, в которое все чаще и чаще стучались крупные капли. — Ты же совсем недавно вернулся?
— Понимаешь, Городу нужны боеприпасы. Еще немного и он не устоит под натиском окрестных банд. Я должен идти.
— А почему именно ты? Есть же и другие наемники.
— А потому что именно я помню, где находится одно из неразграбленных до сих пор хранилищ Прежних. Потом я не один пойду, пойдут и другие.
Мари ничего не ответила и вновь отвернулась к окну.
Ворон, конечно, врал своей жене, но себя обмануть он не мог. Ему просто нужно было попасть в те места. Он надеялся, что это ему поможет хоть что-нибудь вспомнить.
— А если тебя сожрет «огненный червь»? — она снова подошла к нему.
— Мы еще посмотрим кто кого! У меня к нему свои счеты, ты же знаешь почему!
— Вим тоже так говорил…
— Вим, Вим! Мне не десять лет…
— Ага, как же! Легенда Фрисландии! Только легенда «Огненного червя» подревнее твоей будет. Сколько народу он загубил? И никто, слышишь, никто не смог с ним справиться!
— А я чувствую, что смогу!
Мари заплакала.
Но женский плач, это безотказное оружие, не трогали его. Гораздо больше его волновал не прекращающийся плач неба. Вымокнет ведь до нитки!
Ворон ехал вдоль бывшего парка развлечений превращенного жителями Города в птицеферму. На ее окраине находился основной продовольственный склад, в котором хранилось выращенные на плантациях зерно, овощи, различные соленья, вяленое мясо и тушки птиц. Под этот склад приспособили так называемую «пещеру ужасов».
Ворон усмехнулся.
Похоже, ужас, вырвавшись из этой рукотворной пещеры, распространился по всему свету, а здесь по иронии судьбы было как раз самое безопасное место. Ведь что главное в этом мире? Еда. А здесь ее было немеряно.
Улыбка постепенно сошла сего лица. Настроение — хуже некуда. Сегодня впервые за все время, когда они были вместе, Мари не поняла его. Обычно они понимали друг друга с полуслова, полувзгляда. Это и не удивительно. Ведь они не могли трепаться часами, как это делают обычные люди. Иногда на кого- нибудь из них накатывало желание пофилосовствовать или излить душу. Тогда они писали друг другу длинные заумные или душещипательные письма. Это было похоже на какую-то игру. Ворон доставал огромный рулон бумаги, принесенный из одной из ходок, и начинал царапать на нем смоченным в самодельных чернилах пером. Мари читала и тут же писала ответ. Он всегда брал с собой в ходку такие свертки, и тогда Мари как будто бы была рядом. Правда она не всегда писала ему в ответ. Когда он спрашивал ее о детстве и о прошлом вообще, Мари бросала перо и бумагу и уходила на кухню или на улицу. Как будто что-то оттуда, из прошлого не давало ей покоя, одновременно запрещая о себе говорить. Даже сейчас ее воспоминания не распространялись дальше того подвальчика, где они познакомились детьми. Ворон иногда тоже прерывал их переписку, но только лишь из-за усталости. В такие минуты он мысленно отчитывал себя за то, что научил эту неуемную Мари, эту разошедшуюся не на шутку «писательницу» грамоте. Конечно, у них были и разногласия. Куда же без этого. Иногда они даже ругались. Выглядело это конечно… Как-то сосед Али-Саид зашел к ним за солью и увидев как они ссорятся, не выдержал и расхохотался. Смотреть на разгневанную Мари, которая отчаянно жестикулируя, носилась за Вороном по всему дому со сковородкой. Сосед тогда подумал, что женушка вознамерилась приложить своего муженька этой кухонной утварью по голове. На самом деле она просто пыталась заставить его помыть посуду, чего тот никак не хотел делать. Он вообще не любил ругаться и поступал во время ссор просто — отворачивался от жены и все. «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу».
Сегодня же Мари расстроила его своим упрямством. Что она там на последок крикнула? Churban besserdechny? Это на каком языке? На своем каком-то восточном?
Ворон вцепился в поводья так, что Эзоп от неожиданности встал на дыбы и, заржав, ударил копытами передних ног в потрескавшийся асфальт.
Чурбан!
Глава 23. ВО ЧРЕВЕ
— Блин, Чурбан, ты че делаешь? — мичман Митя отвел рукой алюминиевую кружку с медицинским спиртом от лица мальчика. — Он еле дышит, а ты…
— А за чурбана ща по зубам.
— Да я не в том смысле, Реваз, я в смысле дубина.
— За дубину тоже получишь, Митяй. Вон смотри, твой подопечный глаза открыл, оклемался.
— Все равно не хрена ему спиртягу давать. Ему бы сейчас кашки, какой.
— Ага, во и вари сам свою кашку, тебя же капитан к нему приставил.
— Я…
— Центральный пост. Слушать в отсеках, — прохрипело откуда-то сверху.
Оба спорщика шагнули к овальной металлической двери и замерли на месте. Причем тот, которого звали Ревазом, так резко дернулся, что половина содержимого кружки, которую он держал в руках, выплеснулось на пол.
— По местам стоять к погружению, — опять донеслось из-под потолка, и Реваз, сунув кружку Сереге, принялся крутить штурвал. Это небольшое металлическое колесо было похоже на те, что мальчик видел на дверях в подземных хранилищах. Наверное, и сейчас он находится в одном из них. Только какое-то оно странное. Во-первых, здесь очень тесно, во-вторых, стены сплошь металлические.
— Седьмой отсек обе малый вперед. Набор хода до трех узлов. Дифферент три. Носовые рулевые горелки двадцать градусов. Кормовые товсь.
И Реваз и Митя вцепились в ближайшие к ним стойки коек, и в тот же момент сильно тряхнуло, после чего свет в комнатке слегка мигнул, а в голове у Рууда и вовсе погас.
Когда он вновь очнулся, то чувствовал себя гораздо лучше. Голова почти не болела, и совсем не тошнило. Наоборот очень хотелось есть, и дымящаяся тарелка с кашей в руках у какого-то незнакомого парня была очень кстати.
— На, ешь, — парень сунул ему в руки тарелку и уселся на койку, напротив наблюдая как Рууд обжигаясь, уплетает манку из алюминиевой тарелки.
— Меня зовут Митя, а как тебя зовут, — спросил он.
— Не понимаю, — Рууд замотал головой.
Парень всплеснул руками и вышел из комнаты. Через несколько минут он вернулся, но не один. За ним в комнату протиснулся верзила, одетый в ту же синюю одежду, что и первые обитатели этих тесных катакомб, которых Рууд увидел, едва открыв глаза.
— Давай, Гоша. Ты у нас специалист по общению с местным населением.
— Митя, — вновь пришедший показал пальцем на того, кто принес кашу, — Гоша, — ткнул он себя в грудь, — а ты? — палец переместился к груди Рууда, перевязанной какой-то белой тряпицей. Аналогичным образом было укутано и его левое плечо.
— Рууд, — ответил мальчик, поняв, наконец, что от него хотят.
— Что ты делал в лесу? — медленно произнес Гоша, пару раз заглянув в какую-то книжечку.
