Чуть испустил он дух — в горнице повеяло ночью. Открылась дверь, и на миг увидел Всеслав самого Великого Водчего. Его жезл замкнул мертвые очи старика, и словно кем-то ведомый, вдруг встал дед, да зашагал вон из дома. Он все шел, не приминая траву, а Всеслав ловил его след, вспыхивающий крохотными светлячками и гаснущий во тьме. Долго ли, коротко ли шли потерял молодец тропу заветную. Огляделся — лес кругом стоит — неба не видать. Заплутал. И уж сам не рад, что послушал старца, но слово привык держать.
Много ли, мало ли так бродил он по лесу древнему да глухому, непроходимому, только чу… Глядит, замаячил свет… Выходит Всеслав на поляну и видит — стоит избушка на курьих ножках, перед ней двенадцать столбов. Те столпы головами венчаны, золочеными, бородатыми.
Тут послышался страшный шум, вековые сосны трещат да скрипят, сухие листья хрустят — выезжает да из чащи Буря-Яга — в ступе едет, пестом погоняет, а помелом след заметает.
Испугался молодец, как бы рыжекудрая ведьма его б не прикорнала — и ну кресты класть. А Яга ему и говорит:
— Ты, глупый, это брось. Мне твои молитвы, как мертвому припарка. Отвечай! Зачем пожаловал? Дело пытаешь, али от дела лытаешь?
Еще пуще испугался Всеслав, но виду не подал:
— Здравствуй, хозяйка! — кладет поклон земной. — Не ватажился и не ведался я до сей поры с нечистой силою. Так что ты меня прости. Больно чудно мне.
А Буря-Яга златая нога, бела кость да тонка бровь усмехнулась и отвечает:
— Что же ты нечистой силе поклоны бьешь, али сильно припекло? Ну, да ладно! Пойдем в избу, все лучше, чем на пороге стоять. А ну-ка избушка, встань ко мне передом, а к лесу задом.
Изба покряхтела, покряхтела, да и развернулась.
Вошел Всеслав в дом и ахнул. То не избушка, как мерещилось, а красный терем. И порядок там, и уютно там, печь сама пироги печет, метла сама пол метет. В каждом углу по снопу спелой пшеницы, а давно уж с полей она убрана. У каждого окна по горшку с цветами диковинными. А где Спасу стоять положено, сидит филин пучеглазый, очами зыркает да хлопает.
Та хозяйка следом идет, следом идет, улыбается.
— Аль нечисто в доме сем, добрый молодец?
Хлопнула Буря-Яга в ладоши:
— Верные мои слуги! Сердечные мои други!
Истопите-ка гостю баньку, да погорячее! Смойте-ка с него пыль, да грязь подорожную.
Явились тут две пары рук, подхватили Всеслава под локти, да повлекли за собой. Ох и мяли ж они его, ох и хлестали душистым веничком. И по ножкам его резвым и по ребрам его крепким. Не снести бы Всеславу восхищения, да угомонились, наконец, лихие помощнички. Одели гостя, да обули — в горницу возвернули.
Напоила его Буря-Яга, накормила. Сидит прямо, да ни о чем не спрашивает. Видно, пока он в баньке парилсявсе про него вызнала, все выведала.
Стала спать укладывать:
— Полезай-ка на печь, добрый молодец!
Утро вечера мудренее.
Забрался он было куда велено, глядь, а там чья-то спинища полосатая, да вся в густых волосьях и меху.
— Тут уж есть кто. Вон спрятался!
— Ах, разбойник! Я то его с самого утра ищу. Это кот наш. Днем он мастер в гулючки игрывать, а ночью сказки баить без умолку. Опричь мужа мово никого не слушает. Ну, дак, не бойся! Лежи покудова на печи! И потуль Хозяина не уважу, не показывайся ему на глаза. Больно зол он нынче. Ишь как непогода розыгралась. Да, смотри, кота не разбуди, он тоже как разозлится, так глаза дерет, спасу нет. А коли кто не по нем — сейчас съест.
Филин заухал, захохотал. Распахнулась дверь. Ущипнул себя Всеслав — эко диво! Входит в дом тот самый Водчий, волосья торчком, нос крючком, да и басит:
— Что-то, мать, у нас опять русским духом пахнет. Не иначе, снова кого-то схоронила?
— Да, что ты, муженек? Откуда здесь живому-то быть!
А Хозяин осушил корец пенистого медового квасу да как заругается:
— Ох испакостился ныне белый свет. Холоп на холопе, смерд на смерде. Давненько я не видел такого. Попы бесперечь нас поносят. Князи староверцам обиды чинят.
— Бывали и худшие времена, отецотвечала Буря Виевна.
— Бывали, как не помнить. То гадость какую-нибудь хлебнешь во спасение мира. То Морену да Кощея скрутишь — и на тебе, появляется обязательно дурак их освобождать. И где теперь этот дурак? Там же, где и его папаша!
Хозяин влил в себя еще ковшик медовухи.
— А помнишь, мать, как летел я орлом с этим медом в клюве. Спасибо, Локи догадался огонь разжечь?
— Мы все растерялись тогда… — как бы оправдывалась Хозяйка.
Схоронившись под шкурами на печи, затаив дыхание, Всеслав слушал непонятную речь.
— Но урочный день так и не настал! — добавил ко всему странный Водчий, да как ударит, вдруг, кулаком-то по столу. — Ты мне, старая, зубы не заговаривай! Эй, кто там на печи?
Выходи! Чего прячешься? Не съем же я тебя?
— А я тебя и не боюсь, — отвечал ему молодец, да слезал на пол.
— Мы тебя и не боимси! — передразнил Всеслава кот, показавшись следом и зевая во всю мочь. Из пасти зверя пахнуло недавно съеденной рыбиной.
— Каков удалец выискался! — усмехнулся Водчий, и от взгляда его по спине поползли мурашки.
Всеслав насупился.
— Ты, Влас, парня не брани! — заступилась за него Хозяйка. — То я молодца схоронила. Сильно буен ты в гневе. Вот и опасалась, кабы под руку-то тяжелую не попал, если не весел вернешься. Аль не помнишь, как досталась моим братьям… Одного за усищи оттаскал, второго глыбой привалил, а затем расщепил дуб и третьего, меньшого, туда сунул…
— И поделом! А чего они Волха обидели? — возразил колдун жене.
— Да, плевать на него. Они нас тогда разбудили — вот, ты и осерчал, отец…
— Было дело! — Влас огладил бороду. — Ну, что смотришь, как бирюк. Садись к столу — побалакаем. А ты, Виевна, давай, нам чего-нибудь собери…
— И мне! — канючил кот.
— Будет и тебе, котенок, коли сумеешь старика потешить.
Зверь облизнулся, затем выгнул спину и принялся разминать передние лапы.
— Чего это он? — опешил Всеслав.
— На гуслях готовится игрывать. Он у нас не простой, а баять мастак, — пояснил колдун.
— Вот еще! — возмутился котище. — Стану я когти-то уродовать. Нешто у меня глотка истончилась? Вам какую?
Лирическую или назидательную?
— Валяй, назидательную! — заказал Хозяин.
— Эх! Молодость моя… Убежала ты от меня серой мышкою…
С этими словами Баюн взгромоздился на лавку, фыркнул, прокашлялся и вдруг объявил:
«СМЕРТЬ ИЛЬИ МУРОМЦА» или «ПОЧЕМУ НА РУСИ ПЕРЕВЕЛИСЬ БОГАТЫРИ».
«Едет Илья чистым полем, думу думает.
Думу горькую о братьях своих. Скачет Бурушко широким раздольем.
Молчалив в седле атаман сидит.
Побывал он во всех Литвах, воевал Илья во всех Ордах. Был и в Киеве, граде стольном, потому пуста сума переметная. Злато-яхонты роздал голи он, не оставил ни полтины, ни грошика.
Лесом едет Муромец, головой поник, видит вдруг — пещера глубокая. А навстречу из пещеры той старик, волосатый, седой, высокий. И глаза его огнем горят. Не простым огнем, колдовским огнем.
