Форд, появившийся вслед за сержантом, зашел в комнату без особой охоты и заметно нервничал. В своей жизни он не встречался со следователями из Скотленд-Ярда. Хотя он и смог посмотреть в глаза инспектору, голос его заметно дрожал.
Когда Хемингуэй спросил лакея, пытался ли он открыть дверь в комнату хозяина, Форд на минуту задумался, прежде чем ответить, что просто повернул ручку.
– Что вы понимаете под словами «повернул ручку»? – не отставал Хемингуэй.
– Я старался не шуметь, инспектор. Я подумал, а вдруг мистер Хериард не хочет, чтобы его беспокоили. Дверь не открывалась...
– И что вы тогда сделали?
– Ничего. Я хочу сказать, я просто стал ждать у боковой лестницы, я уже говорил другому инспектору.
– Вот как? Интересно получается: лакей, который должен был помочь одеться своему хозяину, после того, как на его стук не ответили, и убедившись, что дверь заперта, ушел и даже не подумал о том, что все это несколько странно.
Форд запнулся от волнения.
– Я подумал... это необычно. Не то чтобы необычно, но именно так никогда раньше не случалось. Правда, мистер Хериард не всегда хотел, чтобы я ему помогал. Только когда его мучил ревматизм...
– Мне сказали, что так и было – кивнул Хемингуэй.
Форд глотнул.
– Да, сэр, но...
– Поэтому вы могли с уверенностью сказать, что вы нужны, правда? Человек, которого мучает ревматизм, не может, например, наклониться, чтобы завязать шнурки на ботинках.
– Да, – угрюмо согласился Форд, – но я считаю, мистер Хериард это придумал.
– Он что же, по-вашему, прыгал, как молодой щенок, и гнулся во все стороны, как плакучая ива?
– Ну, этого я не скажу. Иногда он очень страдал, но не всегда так сильно, как он любил представлять. Если его выводили из себя, он держался так, будто он калека.
– Вы помогали ему одеваться вчера утром? – Да, но...
– Но что?
– Ничего, сэр, только я не думаю, что ему было плохо. Просто у него было такое настроение.
– У него был плохой характер, да?
– Да, инспектор. Чистый татарин, когда кто-нибудь выводил его из себя. Было непонятно, как с ним себя вести, – с готовностью объяснил Форд. – Я понимаю: звучит странно, что я не хотел входить в его комнату вчера вечером до тех пор, пока он не позвонит, но, даю честное слово, это очень странный дом, с мистером Хериардом нужно было держать ухо востро. Если он был в хорошем настроении, можно было свободно входить и выходить, как делают все лакеи, но в черные дни ему ничем нельзя было угодить, это точно.
Хемингуэй с сочувствием сказал:
– Я понял. Горячий мужик?
– И не говорите!
Вызвав такое признание, инспектор, который читал предыдущие показания Форда и имел удручающе хорошую память, ухватился за него.
– Но вы же сказали инспектору Бэкстоуну, что он не был суровым хозяином, что вы хорошо с ним ладили и вам нравится ваше место.
Форд изменился в лице, но твердо сказал:
– Ну, я сказал правду. Он же не всегда был таким. Все шло хорошо, пока никто его не расстраивал. Я здесь уже девять месяцев и не собирался уходить. Это, во всяком случае, больше, чем смогли выдержать все его предыдущие лакеи. Видите ли, я ему нравился. У меня с ним никогда не было неприятностей. Я имею в виду настоящие неприятности.
– Он никогда не бросал в вас сапогом?
– Я не возражал, – сказал Форд. – То есть это было нечасто. Простая вспыльчивость. Обычно я мог с ним справиться.
– Обычно вы могли с ним справиться, но боялись войти, пока он не позовет вас?
– Ну, ему бы это не понравилось. Разумеется, мне не хотелось злить его. Я знал, что он не в духе. Мистер Хериард был недоволен тем, что мисс Паула привезла сюда мистера Ройдона.
– Его рассердило только это?
– Это и мистер Мотисфонт. Мистер Хериард жаловался на что-то в этом роде вчера утром, пока я помогал ему одеваться.
– Жаловался вам?
– Не столько мне, сколько самому себе, если вы меня понимаете, сэр. У него это вошло в привычку – выплескивать на меня свой гнев, когда кто-нибудь в семье досаждал ему.
– На этот раз, кажется, досадили все. Лакей заколебался.
– Конечно, мистер Джозеф застрял у него в печенках: он собрал всю эту компанию на Рождество,
