— Братец, братец! — зашептал он, тронув юношу за рукав.
Тот поднял голову.
— Шут, ты это видел?
— Да. Кровавая штука месть, — ответил тот. — Но разве можно позволить, чтобы сердце разбивали какие-то анжуйские свиньи?
— Ты думаешь, я беспокоюсь о них? — горько проговорил Рауль. — Если мое сердце и разбито, то только из-за позора самого Вильгельма. — Он потянулся к ножнам и вынул клинок. Пальцы нащупали выгравированные руны: «Придут хорошие времена!» О сердце Христа!..
Шут забеспокоился:
— Ну ладно, что все это значит?
Рауль посмотрел на него, горько усмехнувшись.
— Придет ли время, дурак, когда сегодняшнее будет наконец забыто? Думаю, пройдут годы и годы, но, говоря о герцоге Вильгельме, люди, вспоминая эту кровавую месть, будут называть его тираном. Говорю тебе, такое пятно на его щите не смоют никакие последующие справедливые деяния и боевые подвиги.
— Конечно, он неистов в гневе, братец, но ты же видел его и милосердным, — продолжал недоумевать Гале.
— Я видел дьявола во плоти, — горько усмехнулся Рауль.
— Согласен, в нем сидит дьявол, как и в каждом из его рода, но шесть дней из семи Вильгельм держит его в узде.
Рауль поднялся.
— Но именно этот седьмой день останется в памяти людской, — сказал он и вышел, оставив шута ломать голову над этими словами.
Несколько часов юноша не мог подойти к герцогу. Потрясенный увиденным гарнизон прислал свои условия сдачи крепости. Им была обещана свобода и сохранность как жизни, так и рук и ног. Ни капли крови больше не пролилось в Алансоне, а крепость капитулировала без боя. Не было ни грабежей, ни насилий над женщинами. Чувства герцога были запрятаны в глубь души, а люди еще раз отдали должное его справедливому решению.
Уже смеркалось, когда за Раулем пришел посыльный от Вильгельма с приказом явиться к герцогу. Он неохотно направился к шатру и, войдя, увидел, что герцог в одиночестве сидит за столом, освещенный свисающей сверху лампой. Герцог показал в угол, где все еще лежал его меч.
— Возьми его, — приказал он, глядя прямо в лицо вошедшему Раулю.
Не проронив ни слова, Рауль поднял и подал ему меч. Герцог положил его на колени.
— Завтра я отправляюсь назад в Донфрон, — сказал он и замолк, а потом неожиданно спросил: — Ты знаешь молодого Роже де Биго — безликого недоросля?
Рауль прищурился.
— Если это вассал графа Мортена, то да, знаю.
— По своей глупости он проболтался о новом заговоре. Воинственный граф занят организацией моего падения. — Герцог зло улыбнулся. — А мой добрейший дядюшка Аркуэ, оказывается, прекратил осаду Донфрона сразу после моего отъезда.
— Смерть Господня! — изумился Рауль. — Аркуэ?! Что же теперь делать, сеньор?
— За дядюшкой присмотрит стража, приставленная к нему в Аркуэ. А я хочу послать тебя в Мортен, чтобы ко мне привели этого воинственного графа. Он будет отправлен в изгнание, ибо, пока я жив, мир в Нормандии никогда, Божьей милостью, не будет нарушен такими мятежами, как тот, который мы недавно подавили при Валь-Дюн. — Вильгельм умолк и взглянул на юношу. — Поедешь в Мортен или обратно со мной, в Донфрон?
Ответный взгляд Рауля был угрюмым.
— Почему вы спрашиваете, мой повелитель?
— Потому что можешь оставить меня, если я, по-твоему, слишком тверд! — воскликнул герцог. — И подумай как следует: и впредь я не буду менять своих решений, как бы ты ни просил.
— Отныне и навсегда я ваш, — ответил Рауль. — Как и поклялся в ночь бегства из Валони. Я поеду с вами в Донфрон.
Ничего больше не было сказано между ними, и на следующий день они поскакали назад, в Донфрон, оставив в Алансоне свой гарнизон. А устрашенный и отчаявшийся ждать помощи Донфрон сдался на легких условиях. Хотя крепость и находилась в графстве Мен, ее гарнизон был сформирован из нормандцев. Герцог же пошел в Амбрие, построил там сильные укрепления и вернулся домой, в Нормандию. Единственным результатом опрометчивости Анжу можно было считать то, что Вильгельм немного расширил свои границы за счет графства Мен.
А во Франции король Генрих, когда услышал последние новости, болезненно побледнел. Он какое-то время после этого сообщения поигрывал своей бородкой, и стоящие рядом заметили, что из нее машинально были выдернуты три волоска.
Часть вторая
(1051–1053)
Грубое ухаживание
Глава 1
Только очень дерзкий и смелый человек мог рискнуть прийти и поколотить меня во дворце моего собственного отца.
Из высказываний Матильды Фландрской
Когда судно закачалось на волнах, один из заложников стал хныкать и, подогнув колени, скорчился сильнее прежнего. Рауль стоял у фальшборта, глядя на море. В бледном лунном свете вода казалась прохладно-серебряной, мерцая под темно-синим небом; иногда на клочья пены падали световые блики, и тогда создавалось впечатление, будто в воду спустилась звезда. С топ-мачты свисали путеводные фонари, указывающие другим судам место положения корабля герцога. Маленькая кормовая каюта была завешена при входе кожаными портьерами, и временами за ними проглядывал желтый свет. Посреди судна, под навесом, поместили заложников. Лампа, прикрепленная к одной из балок, освещала лица трех человек, укрывшихся меховыми шкурами. А в вышине попутный ветер надувал паруса. Под его напором натягивалась грубая материя, канаты поскрипывали и гудели.
Снова заныл самый молодой пленник, спрятав лицо в складках мантии человека, который держал его на руках. Рауль оглянулся с сочувственной улыбкой — мальчик был так молод и несчастен. Под его взглядом человек, держащий ребенка, поднял голову, и его холодные голубые глаза встретились с глазами юноши. Нахмуренный северянин уделил Раулю лишь миг своего внимания, а затем снова склонился к прелестной головке, лежащей у него на коленях.
Некоторое время Рауль постоял в нерешительности, а потом пробрался через спящего в одежде человека и оказался под лампой, освещающей пространство под тентом. Старший пленник, не изменив выражения лица, вопрошающе посмотрел на юношу.
Рауль нес ответственность за удобства заложников, поэтому сбивчиво попытался объясниться с помощью нескольких саксонских слов. Старший пленник, которого звали Эдгар, слегка улыбнувшись, остановил его, произнеся по-нормандски:
— Я говорю на вашем языке. Моя мать была нормандкой из Ко. Что вам надо?
— Очень хорошо, — с облегчением вздохнул Рауль. — Мне хотелось поговорить с вами, но сами
