Рауля, но были невысокого мнения о его воинской силе и считали, что кончит он свои дни в монастыре.
И менее чем через месяц юноша поднял меч в первый раз, причем на Жильбера.
Произошло это как-то очень обыденно. Жильбер, и всегда-то отличавшийся буйным нравом, а со времени своего участия в неудавшемся мятеже Роже де Тоэни и вовсе пребывающий в отвратительном настроении, затеял ссору с одним из ближайших соседей: между ними пошли настоящие боевые сражения. Рауль не обращал на это особого внимания — ведь набеги и грабежи повседневно случались в Нормандии, а бароны и вавассоры[1], над которыми не было крепкой руки, часто делали то, что повелевала воинственная кровь древних скандинавов. Если бы этот сосед, Жоффрей Бриосн, решил напасть на земли Аркуров, то Рауль надел бы свои рыцарские доспехи и защищал свои владения. Но хозяин Аркура присягал на верность самому лорду Бомону, а это отбивало у Жоффрея всякое желание рисковать: он был всего лишь вассалом Ги, князька Бургундии.
Однажды после полудня, менее чем через месяц после своего девятнадцатилетия, Рауль скакал на своем жеребце Версерее к маленькому городку в нескольких лигах от Аркура. Юноша купил новые шпоры, а на обратном пути выбрал более короткую дорогу, частично проходящую по земле Жоффрея де Бриосна. Мысль о вражде между их домами проскользнула в голове молодого Аркура, однако наступал вечер, и поскольку он не рассчитывал встретить в этот час вооруженных всадников Жоффрея, то решил, что новый меч и быстрые ноги Версерея уберегут его от возможной опасности. Но юноша не носил доспехов, поверх шерстяной туники на нем был только плащ, защищающий от весеннего вечернего холода, так что ему пришлось бы тяжко, натолкнись он на врагов. Но не их ему суждено было встретить.
Было уже поздно, когда Рауль свернул с проселочной дороги на тропинку, бегущую вдоль свежевспаханных полей Жоффрея, где пласты земли красновато отсвечивали в лучах заходящего солнца. Город остался далеко позади, день утихал в спокойствии вечера. На западе между отлогими берегами бежала река Риль, а к востоку поля постепенно переходили в лежащие на отдалении холмы, уже покрывшиеся голубой вечерней мглой.
Рауль скакал по мягкой дорожке, посвистывая сквозь зубы, и думал, что за чудесная провинция Эвресан, хорошее место, где человек мог бы спокойно жить и обрабатывать землю, если бы был уверен, что урожай не захватит голодный сосед, а дом не сожжет мародерствующая солдатня. Именно об этом он и размышлял, когда вдруг заметил какой-то красный отблеск неподалеку, за деревьями, растущими в лощине. Легкий ветерок принес запах гари, а когда юноша пригляделся, то различил языки пламени, и, казалось, послышался крик.
Он натянул поводья, не зная, что делать, — ведь он не на своей земле и его не должен волновать пожар в хижине какого-то раба. Но у него промелькнула мысль, что, может быть, в этом замешан кто-то из людей Аркуров, и, повинуясь мгновенному импульсу, Рауль пустил Версерея галопом через поля, отделяющие его от лощины за деревьями.
Подскакав ближе, он вновь услышал и безошибочно распознал полный муки крик человека, которого пытают. Затем раздался какой-то бессмысленный хохот, заставивший Рауля содрогнуться и крепко сжать зубы. Он узнал этот жестокий смех, ему не раз в жизни приходилось слышать подобное — так дико могли смеяться только люди, опьяненные кровью. Он пришпорил Версерея, ни на секунду не задумавшись, что же он предпримет, оказавшись внезапно среди врагов.
Пламя уже яростно ревело, когда юноша направил коня по склону лощины, и в этом адском свете он увидел горящий дом и размахивающих факелами людей в кожаных туниках. Верещавшая напуганная свинья выскочила из пламени и помчалась в сад. Один из солдат с охотничьим кличем бросился за ней и вонзил в спину свою пику. Крестьянин в рубахе, разодранной от шеи до пояса, наверняка хозяин лачуги, был привязан за руки к молодому деревцу. Его спина кровоточила, голова бессильно свесилась, а на посеревших губах выступила кровавая пена. Двое вооруженных мужчин стегали беднягу кожаными поводьями, а еще один стоял рядом, держа за руки вырывающуюся женщину. Она казалась безумной в сорванном с плеч платье, окутанная спутанными прядями волос, выбившимися из-под тесного чепца. Именно в тот момент, когда Рауль на коне ворвался прямо в гущу происходящего, она истошно закричала, умоляя именем Господа не убивать мужа и обещая привести сюда свою дочь, раз уж так приказал благородный сеньор.
Ей позволили уйти, а человек, сидящий верхом на огромном чалом скакуне и хладнокровно наблюдавший за происходящим, отдал слугам команду не добивать мужчину, по крайней мере до тех пор, пока женщина не приведет дочь.
Рауль сильно натянул повод Версерея, так, что конь встал на дыбы, и всадник повернулся в седле, чтобы взглянуть в лицо этого человека.
— Что за зверство ты учинил тут? — задыхаясь, крикнул юноша. — Жильбер, пес, что это ты творишь?!
Жильбер чрезвычайно удивился, увидев тут брата. Он направил своего коня прямо к Версерею и усмехнулся:
— О-ля-ля! Откуда это ты сюда явился?
Рауль побледнел от гнева. Он потеснил брата и тихо сказал:
— Что ты наделал, дьявол? Почему? Позови сейчас же своих псов! Позови, тебе говорю!
Жильбер расхохотался.
— А твое какое дело? — презрительно спросил он. — Лик святой, ну и настроеньице у тебя! Ты хоть знаешь, где находишься, дурачина? Ведь это не наш крестьянин. — И он кивнул на связанного раба, будто этого было достаточно, чтобы объяснить все, что здесь происходит.
— Отпусти его! — приказал Рауль. — Отпусти его, Жильбер, или, клянусь Господом и Богоматерью, ты пожалеешь!
— Отпусти его! — передразнил Жильбер. — Да он может идти на все четыре стороны, как только эта старая ведьма приведет сюда дочь, не раньше. Ты что, Рауль, ополоумел?
Юноша понял, что тратить слова бесполезно. Он молча поехал к пленнику, вытаскивая из-за пояса нож, чтобы перерезать стягивающие того веревки.
Как только до Жильбера дошло, что младший брат не шутит, он прекратил смеяться и сердито заорал:
— Назад, дурак! Руки прочь от моей добычи! Эй, вы, там! Стащите-ка его с коня!
Один из слуг бросился выполнять приказ. Рауль вынул левую ногу из стремени, изо всех сил пнул прямо в лицо нападавшего и сбил его с ног. Никто больше не сделал ни одного движения, чтобы приблизиться к нему, потому что, хотя громилы и состояли на службе лично у Жильбера, они усвоили, что должны слушаться и других сыновей Юбера д'Аркура.
Видя, что никого рядом нет, Рауль наклонился и перерезал веревку, которой несчастного привязали к дереву. Человек этот был или мертв, или в глубоком обмороке: глаза закрыты, лицо в кровоподтеках, посерело. Когда Рауль разрезал веревки, он, как сноп, свалился на землю, да так и остался лежать.
Жильбер уже было пришпорил коня, но увидев удар, отбросивший его слугу назад, хлопнул брата по плечу и, вместо того чтобы, как всегда при ссорах, бушевать и богохульствовать, почти ласково произнес:
— Клянусь крестом, прекрасно сделано, петушок! Ей-богу, даже не знал, что ты на такое способен. Но пойми, грязный крепостной прятал от меня свою дочь всю эту неделю, и я был просто вынужден избить его, пока не узнал, где скрывается красотка.
— Убери от меня свои грязные лапы! — рявкнул Рауль. — Если бы в Нормандии жизнью правили законы справедливости, тебя бы, пес, следовало повесить! — Он скользнул со спины Версерея и склонился над крестьянином. — Кажется, ты убил его!
— Подумаешь, одним вшивым мошенником меньше! — пожал плечами Жильбер. — Попридержи язык, братец-святоша, а то проучу тебя малость, да так, чтоб впредь неповадно было.
Он снова помрачнел, но вдруг увидел идущую к ним женщину с дочерью и тотчас позабыл о дерзости брата.
— Так! Значит, она была неподалеку! — Жильбер соскочил с коня и ждал с вспыхнувшим лицом и горящими вожделением глазами, пока они не приблизятся. Женщина буквально тащила за руку дочь, а та упиралась и прерывающимся голосом звала на помощь отца. Она была очень молода и в испуге прятала свое хорошенькое личико, боясь встретиться взглядом с жадными, похотливыми глазами сеньора. Вдруг бедняжка увидела неподвижное тело и завопила от ужаса. Жильбер схватил дрожащую девушку и прижал к
