Иоане и его друзьям, когда они строили нам дом. Теперь Наполеон и его приятели подбили Теи потребовать с нас жалованье.
— Но Теи, — сказал я, — какой тебе толк от денег? Ты вот не захотел взять от нас подарки — может быть, теперь возьмешь?
Но Теи не слушал меня. Повернувшись, он заковылял обратно через речку, твердя свое «этоутемониэуатевасодисо».
Понятно, Лив расстроилась. Да и я перестал ломать голову над загадкой, откуда пришли предки Теи Тетуа. Сейчас важнее было решить, куда нам самим деться. Здесь оставаться невозможно.
…Несколько дней спустя я сидел на нашей лестнице и смотрел в море. На участке Теи бездельники дожидались, когда поспеет очередная порция пива. Женщины, сидя нагишом в реке, плескались в свое удовольствие. Вдруг я заметил над горизонтом столбик дыма. Пароход! Первый пароход, увиденный мной с берега Фату-Хивы.
До сих пор я критически относился к историям о потерпевших кораблекрушение, которые, подобно Робинзону Крузо, очутившись на чудесном тропическом острове, нетерпеливо всматривались вдаль и ждали, когда их подберет какой-нибудь корабль. А теперь сам сидел, бородатый и длинноволосый, на лестнице робинзоновского домика в обрамленной горами зеленой долине и жадно следил за струйкой дыма. Над горизонтом показались мачты, потом труба, потом часть высокого черного носа.
Пароход приближался к острову!
Лив присоединилась ко мне. Уже весь пароход видно, идет наискосок, приближаясь к Фату-Хиве. Там, на палубе — люди из нашего собственного мира. Наверно, стоят вдоль борта и любуются красивым островом. Как мы любовались когда-то, приближаясь к Таити. Кажется, вечность прошла с тех пор.
Рассматривают в бинокль свайную хижину на берегу… И конечно, приняли ее за жилье островитян, потому что пароход стал удаляться, очевидно взяв курс на Таити.
Мы снова в одиночестве среди ненадежных людей.
На другой день в Омоа отправился один молодой парень. Мы просили его захватить письмо для Пакеекее, но он отказался. Даже за плату.
А затем Лив однажды ночью проснулась от острой боли в ноге. И закричала, что постель кишит какими-то тварями. Я сразу сообразил, в чем дело. Тварь была всего лишь одна — длиннющая тысяченожка.
В слабом лунном свете мы перетряхнули все пальмовые листья, но ядовитый агрессор исчез.
Мы намазали оставленную мощными жвалами двойную ранку лимонным соком. Боль унялась, и на следующий день осталась только немота в ноге. С первыми лучами солнца мы встали и снова переворошили постель. И нашли желтую тысяченожку, которая по-змеиному свернулась под нами. Я отсек ей голову мачете. Мы продолжали искать, я убил еще одну тварь, а третья улизнула в щели в полу.
Пришла Момо с красными от бессонницы глазами, сообщила, что заготовлено много мисок апельсинового напитка, предстоит еще более веселое гулянье. Она недоумевала: почему бы нам не присоединиться? Улучив минуту, я подошел к спустившемуся к реке пареньку, выяснил, что он знает дорогу через перевал, и попросил его ночью провести нас в горы. Получив от меня аванс, он согласился.
В эти самые дни в долине произошло счастливое событие: дикая свинья родила шестерых поросят. Собаки выследили ее, поросята разбежались, но одного Момо поймала и отдала Лив. Это было милейшее существо — задорные глазенки, довольная улыбка на длинном тонком рыле, кокетливая завитушка на хвостике, розовые ножки и мягкая рыжая щетина с красивыми черными пятнами. Лив сразу прониклась к поросеночку нежностью и спрятала его в нашей хижине. Мы были рады хоть как-то отвлечься от творившегося кругом безобразия и усыновили звереныша, дав ему имя Маи-маи — так Момо называла поросят.
В ночь, когда был намечен побег, мы ни на минуту не сомкнули глаз из-за шума и гама за рекой. Всех громче орал Наполеон. Парень, с которым мы договорились, сдержал слово, пришел за нами, к тому же относительно трезвый. Лив не возражала против того, чтобы я выпустил на волю козла Маита. Пусть бежит к себе домой в горы. Но когда она снесла вниз по лестнице и поставила на землю похрюкивающего поросеночка, я увидел, что шея его обвязана гибискусовой веревкой. Лив вознамерилась взять Маи-маи с собой, готова была хоть до Норвегии везти.
— Ты с ума сошла, — прошептал я. — К тому времени, когда мы выберемся с острова, Маи-маи превратится в огромную толстую свинью. Представляешь, что она учинит на борту.
Однако Лив стояла на своем. И когда мы углубились в темный лес, она передала поросенка нашему провожатому, потому что Маи-маи наотрез отказывался идти на привязи. Но провожатый ни за что не хотел его нести, пришлось мне завернуть Маи-маи в один плед с фотокамерой. Остальное имущество взял проводник; особенно счастлив он был, что ему доверили табак и другие предметы роскоши из лавки Боба, отвергнутые Теи.
Мы ни с кем не простились. Все были пьяны, а после встречи с тысяченожками нам стало ясно, что Наполеону и его приятелям лучше не знать о нашем намерении уйти.
Отойдя подальше от моря, мы решили подождать рассвета, чтобы не заблудиться на камнях в гибискусовых зарослях. Главное было сделано, мы убрались вовремя: когда пьяницы полезут в нашу хижину, они обнаружат, что она пуста.
Как только начало светать, мы продолжили путь вдоль русла. Маи-маи отбивался, будто выдернутый из реки лосось, и громко визжал. Я нес его под мышкой, на плече, на груди, за пазухой — визжит да и только. А тут еще солнце стало припекать. Пришлось извлечь Маи-маи из пледа, хотя руки тотчас вспотели от живой ноши.
Переправляясь через речушку, я окунул поросенка в воду, чтобы немного охладить. Маи-маи завизжал пуще прежнего, хоть уши зажимай.
Проводник прибавил ходу и скрылся впереди с нашим багажом. Вот и подножие Тауаоуохо, пошла трава теита в рост человека, а провожатого все не видно. Как сквозь землю провалился. Пришлось нам самим отыскивать в траве начало горной тропы.
Здесь кончалась долина Уиа, начинался серпантин по накаленным солнцем скалам. Ни одного деревца, ни единого клочка тени, и полное безветрие… Палящие лучи без помех пронизывали сухую теиту. От назойливого визга Маи-маи зной казался еще невыносимее, и я робко предложил отпустить поросенка. Лив решительно запротестовала.
— Бедняжка изжарится на раскаленных камнях, — сказала она.
Медленно продвигались мы вверх, где на двух ногах, где на четвереньках. Крутая тропа становилась все уже, потом и вовсе пропала, мы с трудом различали какие-то смутные следы на песке между кочками. В конце концов уперлись в бараньи лбы. Дальше ходу не было. Я опустился на колени, тщательно осмотрел следы, которые привели нас сюда. Дикие свиньи… Мы заблудились.
Пробиваться вверх в высокой траве было нелегко. Еще хуже — возвращаться по собственным следам. Поднимаясь, мы примяли длинные стебли, и теперь они встречали нас штыками, острые, словно край открытой консервной банки. Страшная мысль пришла нам в голову: мы попали в западню… Может быть, парень, который скрылся с нашим имуществом, преследует нас во главе шайки пьянчужек. Надо спешить! Скорей отыскать тропу. Скорей выбраться на плато, где можно спасаться бегством. Здесь мы в тупике.
Мы совсем обессилели, когда наконец выбрались на тропу. Воздух кругом был такой же неподвижный и горячий, как скалы; жар точно в печи. Солнце немилосердно жгло бесчисленные ссадины и порезы; пыль и пот законопатили все поры.
Мокрый распаренный поросенок не давал нам ни минуты покоя. Исступленный визг пронизывал до костей; меня так и подмывало сбросить в пропасть отбивающегося мучителя.
Над нами вздымались отвесные кручи, мы не прошли еще и половины пути до плато. Без отдыха вообще не дойти. А какой же отдых на солнцепеке… Песок и камни раскалены, и только сплетенные Лив и Момо из листьев пандануса широкополые шляпы спасали нас от солнечного удара. Вдыхаемый воздух нисколько не освежал легкие.
Надо подниматься выше, туда, где есть хоть какой-то ветерок. Мы наметили причудливое скальное образование, которое запомнилось нам во время перехода из Омоа в Уиа. Два лавовых шпиля, напоминающих троллей из норвежской сказки, словно два окаменевших стража, озирали долину и море. Между их широко расставленными ногами зиял короткий туннель — единственное тенистое место на всем
