это вычитал и потом запомнил. Наверное, потому что сам испытывал подобные трудности. Кроме этого, я не знал ничего, пока не купил «Замок» в магазине «Ризолли» во время экскурсии на Манхэттене. (Мне было немного стыдно, что я не купил ее в местном книжном магазине «Букнук», где я все обычно покупал. Хотя Промис с гордостью заявила, что она не переступала порог этого магазина с того дня, как ей исполнилось пятнадцать.) Я купил роман Кафки, уважая мнение Промис, и начал читать в поезде на обратном пути в Сэндхерст. И тут же ощутил паранойю этого романа, услышал тихий голос рассказчика. Роман завораживал. Как будто тебе в рот сыпали сахар прямо из пакета.
Я это себе представлял следующим образом. Мой отец привязан к стулу. Перед ним на веревочке висит страничка спортивного раздела газеты, своего рода ежедневная награда, чтобы заставить его вчитываться в то, что написал его сын. Как бы я знал, что он действительно читает? К его мозгу были бы подключены тоненькие проводки, вживленные при помощи длинных и острых иголок. На другом конце провода лампочка то загорается, то гаснет после каждого прочитанного предложения. А страницы у книги переворачивала бы, не без определенного шика, Вэнна Уайт. (Намек на эротические грезы моего отца.) И так до тех пор, пока он не прочитает всю книгу _ со ртом, залепленным скотчем, и раздувающимися от гнева и тщетных попыток освободиться ноздрями.
— Как в «Заводном апельсине», — подсказал Боб.
Я заскочил в подвал, чтобы поведать ему свою маленькую фантазию. Правда, часть про Вэнну Уайт я опустил.
— А что там? Что там в «Заводном апельсине»?
— Ты фильм видел?
— Довольно давно.
— Там парня заставляют смотреть кино. Силой открывают глаза. Привязывают к стулу.
— О чем ты, Боб? Думаешь, я оттуда идею позаимствовал?
— Ничего я не думаю.
— Думаешь, — настаивал я.
— Да нет же!
Я взглянул на Боба и откашлялся. Все думают одно и то же. Даже если им рты скотчем заклеить. Даже во сне. Постоянная череда упреков.
— Это…
Я ждал, что Промис закончит вопрос. Мы стояли у библиотеки, прямо у велосипедной стоянки. Но слова повисли в воздухе, а моя собеседница пристально смотрела мне в глаза. То одним глазом, то другим. Она некоторое время стреляла глазами, а потом, словно неожиданно потеряв равновесие, навалилась на меня и поцеловала.
— Это? Что — это? — спросил я, как только наши губы разъединились.
Губы у меня немного обветрились, я заметил утром, когда брился.
— Проблема. Это проблема?
— Что — проблема? — Я чувствовал, как к горлу подкатывает ком, но откашливаться было рано. — Что за проблема?
— Проблема — это когда чего-то не хватает.
— Любишь ты ходить вокруг да около, — проворчал я.
— Просто обожаю.
— Нуда, я заметил.
— А ты бы мне сказал?
— Я и так уже довольно много тебе сказал.
— Но ты бы мне сказал? — настаивала Промис. — Сказал бы?
— Да ты волнуешься! — догадался я и сам удивился.
— Естественно, — согласилась девушка.
Ее глаза продолжали метаться, словно под воздействием сыворотки правды. Я стоял так близко, что мои глаза тоже заметались, следуя за ее взглядом. У меня закружилась голова.
— Ты когда-нибудь спал с пожилой женщиной?
— С пожилой? — уточнил я. — В смысле…
— Скажем, лет пятидесяти.
— Нет. А что.
— Просто спросила, — пожала плечами Промис.
Еще на полпути вниз я услышал голос Опры. Несмотря на то что говорила она, казалось бы, спокойно, ее голос постоянно срывался на крик, лай, он заполнял собой пространство и подавлял всех окружающих.
Боб зачарованно уставился в экран и не оглянулся на меня, хотя и слышал, как я спускаюсь по лестнице. Я мог бы устроить сцену, но не стал. В последнее время мы с Бобом вроде бы нашли общий язык, и, наверное, он мог приветствовать меня, не подавая явных знаков.
— Чего бы ты хотел на ужин?
— Да все равно, — отмахнулся Боб.
— О чем сегодня девочки болтают? — Я вплотную подошел к сетке.
— Тут не только девочки. Вон, гляди, в заднем ряду парень затесался.
— О, — кивнул я, — вожак. Главный хрен всего эфира. Девчонки его обожают. Просто боготворят.
— У тебя никак хорошее настроение?
— Посмотри-ка, напялил рубашку и джемпер, — не унимался я. — Это его с потрохами сдает. Что еще тут скажешь?
— У парня степень по семейному праву.
— Кто бы сомневался.
«Мы называем это озарением, — распиналась Опра. — В такие минуты все становится предельно ясно. Словно что-то щелкает, прорывается свет, и вы понимаете, что жизнь никогда не будет прежней. Вы знаете, что нащупали нечто важное — то, что может изменить вашу судьбу. Загорается свет — и только от вас зависит, сумеете ли вы его использовать. Возьмем, к примеру, Шэрон Тисдейл, молодую женщину, которая была сбита с толку и всерьез задумывалась о самоубийстве. Она внезапно остановилась на оживленном шоссе и в миг просветления осознала, что должна набраться сил для того, чтобы жить дальше…»
— Переключу, — решил Боб. — Все равно повтор крутят.
— Не надо, — попросил я. — Вся эта психологическая чепуха разве не по твоей части?
Я облокотился о заграждение, и мне вспомнились те времена, когда я в детстве смотрел соревнования Младшей Лиги. За сетку держаться было нельзя, нарушивший запрет рисковал получить мячом по пальцам. Теперь, в минуту своего личного озарения, я чувствовал, что мне сходит с рук нечто недозволенное.
— Тем более я ухожу.
— В библиотеку?
На экране что-то бормотала сквозь слезы блондинка с немытой головой. Какая-то женщина успокаивающе положила ладонь на рукав ее платья — пышного и цветастого. Парень в джемпере наклонился вперед, чтобы лучше слышать.
— Ну вот, они идут на сближение, — сказал я. — Выложили карты на стол. Посмотри на зрительниц: сидят и кивают — да, да, да. Со мной пару лет назад то же самое творилось. Прекрасно понимаю, о чем вы. И я тоже плакала.
Боб выключил телевизор и обернулся ко мне. Пустой экран зиял у него за спиной, приглашая продолжить спор.
— Интересно, кто-нибудь догадывается, о чем мы говорим? — продолжал я.
— О чем мы говорим?
— Кому-нибудь вообще есть дело? — Я ощутил неуместный пафос, словно Опра неслышно прокралась в мою душу.
Оказывается, на свете есть люди, которым далеко не все равно: Клаудиа, дочери Боба, о которых он упорно отказывался говорить, авторы — приемные дети, даже Ллойд — им всем было дело, хоть они не
