хочу на тебя давить. Не сомневаюсь, у тебя и без того дел хватает.
— Типа?
— Понимаешь, — продолжала девушка, — я хочу понаблюдать за вами в одном пространстве.
— Понаблюдать за мной?
— Да не за тобой. За вами вдвоем. Вместе. Я ведь пишу о тебе и о маме. О вас двоих.
— О нас двоих?
— Ты смущаешься? Если все-таки смущаешься…
— И что мне делать, когда я познакомлюсь с твоей матерью?
— Да что хочешь. Не стоило мне об этом говорить, просто я подумала, что должна. Должна…
— Раскрыть тему, — подсказал я. — Поговорить как писатель с писателем.
— А может, мне хотелось с тобой поговорить. — Она поставила солонку с перечницей на место. — Эван, знаю, мы только что присели, но мне так не терпится… посмотреть остальной дом. Покажешь?
Мы снова встали.
— Да, и еще… Конечно, не стоило бы говорить… — Боб осекся и откашлялся.
Я выжидательно смотрел на человека по ту сторону сетки. Я ждал, а он все молчал. Что я думал услышать? О чем ему не стоит говорить? Я надеялся, что это касается нас, меня и Боба; может, он станет говорить о чем-то хорошем, что проистекает из наших доверительных отношений. Чем не новая часть истории?
— Похищение, — начал Боб. — Обнародование моего освобождения, а также обнародование твоего имени — имени похитителя — тебе совсем не повредят.
— Не повредят?
— С другой книгой, — продолжал Партноу, кинув беглый взгляд на рукопись, которую он сжимал в руках, — пришлось бы несладко, но тут настоящая сенсация. Я серьезно! А если учесть неизбежное внимание средств массовой информации, небольшой скандал твоей литературной карьере только поможет. Я бы сказал, очень даже поможет. Достойное начало!
— Так что ты…
— Просто конфетка для любой рекламы, — не унимался он.
— Ты о чем, Боб?
— Вероятно, это не слишком выгодно характеризует наш культурный уровень…
— Ты опубликуешь мою книгу?
Боб посмотрел на меня и улыбнулся. Я заставил себя сдержаться и не выдать, с какой болью я ловлю каждое его слово. Я не знал, что он скажет. А потом понял. Я улыбнулся и приготовился высказать ему все, что думаю: я далеко не так глуп, как он считает.
— Эван, представь себе: редактор публикует писателя, который его похитил. Так не пойдет. К тому же редактор порядком разозлился.
— Разозлился?
— Хотелось бы тебе напомнить, что хотя я ценю…
— Ты до сих пор злишься?
— Скажем так: я ценю твое хорошее отношение. Но так проводить отпуск я не планировал.
Я посмотрел на рукопись, которую Боб сжимал коленями, и почувствовал себя ребенком, чьи ожидания подло обманули. Когда я был маленьким, все каникулы я проводил на заднем сиденье «бьюика». Одной рукой отмахивался от сигаретного дыма, в другой сжимал колоду карт. Я любил показывать карточные фокусы, был мошенником и зрителем в одном лице.
— Впрочем, речь о другом, — заключил Боб.
— Я так и подумал. — Я откашлялся. — Просто решил спросить.
Мы снова встали. Промис, по-моему, немного расслабилась и согласилась взглянуть на мою коллекцию обезьян. Двадцать одна мягкая игрушка. Она с улыбкой заявила, что не ожидала от меня такой сентиментальности. Взглянула на фотографии моих родителей они висели в коридоре по соседству с дипломом об окончании Сельскохозяйственного колледжа западного Висконсина. Я думал, Промис скажет, что я не похож ни на мать, ни на отца, но она промолчала. Думал, она удивится при виде папиного диплома, но она опять ничего не сказала. В спальне Промис провела рукой по алому гобелену над кроватью. «Подарок», — пояснил я. Она кивнула и оперлась рукой на кровать, словно пробуя товар в магазине спальных принадлежностей А может, она из тех женщин, которые очертя голову прыгают в постель к первому встречному?
Мы спустились на первый этаж и прошли на кухню. Промис прислонилась к стене и улыбнулась мне. Я как-то сразу расслабился, улыбнулся в ответ и облокотился о холодильник.
— А подвал? — спросила она.
Я указал на дверь в углу, прямо за ней, по ту сторону от плиты, и перевел разговор на бар, который располагался слева от холодильника.
— Тебя вдохновил именно этот подвал? — не унималась Промис.
— Автобиографический вопрос?
— Наверное. Можно?
Промис шагнула к дверце и оглянулась на меня. Я кивнул.
Разумеется, дверь оказалась заперта. Промис подергала ручку, потом растерянно оглянулась.
— Будешь? — Я достал из бара бутылку джина «Сиграмс».
— Почту за честь, мистер Улмер. Так что, подвала все-таки нет?
— Есть. Просто он закрыт. Там довольно грязно. Сама знаешь, как бывает в подвалах.
— Подвалы как шкафы, — сказала Промис. — Как склад белья в прачечной. Как мойка в раковине, в которой после готовки осталась гора тарелок.
— Да.
— Там бардак?
— Да, — повторил я.
— Беспорядок?
— Вот именно.
— Ты стараешься, чтобы подвал соответствовал условиям содержания пленника? — улыбнулась девушка.
Я налил спиртное в шейкер, добавил лед, слегка потряс получившуюся смесь. Движение вышло довольно нелепым, и я как можно быстрее закончил приготовление коктейля. С притворной напыщенностью я подал Промис бокал мартини. Я любил этот напиток, несмотря на то, что всеми силами отвергал способы, которые мой отец использовал для ухода от реальности.
— А себе?
— Я по одному за раз делаю, — признался я, выдавая, пожалуй, слишком многое о жизни одиночки.
Промис аккуратно пригубила.
— Как думаешь то, что мы пьем вместе, что-нибудь значит?
— По сравнению с чем? С тем, что мы вместе едим?
— По сравнению с тем, что держим в руках поводья. Правим. «А бабочкам забудут счет — тогда я выпью вновь». Дикинсон была пьяна жизнью.
Я еще не закончил делать мартини, но повернулся и посмотрел на нее. Наверное, Промис решила, что я не пойму, что она имеет в виду: она вытянула руки так, словно держала в руках вожжи и правила невидимой повозкой. Покорные вознице лошади встали как вкопанные и в воздух поднялось облако пыли. Я потряс шейкер и вылил жидкость во второй бокал. Подтаявший лед образовал на поверхности тоненькую пленку. Великолепно.
— За вдохновенных лошадей! — Я поднял свой бокал.
— Площадей или лошадей?
— За лошадей.
— Ты меня пугаешь, Эван Улмер. — Промис сделала еще один глоток. — Мне не терпится заглянуть в подвал. Это можно устроить?
— Зачем?
