— Я разве сказал, как ее зовут?
— Ровно минуту назад, — кивнул Боб.
— Я уже начинаю забывать, что я говорил, а что нет.
— Когда вы впервые встретились, тебе приходило в голову ею воспользоваться? Ну, знаешь, форсировать события.
— Какие события? — Я сунул руки в карманы, а носки моих ботинок касались заграждения.
— Я просто спросил. Тебе приходило в голову взять ее силой или…
— Зачем? Это игра такая, да?
— Ладно, я ошибся, — признал Боб. Он шагнул назад и поднял руки, скрестив запястья. — Ошибся.
— Изнасиловать? — спросил я.
— Не совсем изнасиловать…
— Ты считаешь, я способен…
— Эван, извини, конечно, но форсировать события — вполне в твоем стиле. Возьмем хоть наш маленький пример.
— Я тебя не насиловал.
— Я и не говорю, что насиловал. Просто волнуюсь за девушку.
— Мне нравится эта девушка, — отчеканил я.
— Ясно. Чего же ты ждешь? Сколько ей лет?
— Двадцать пять.
— Вполне взрослая, — резюмировал Боб. — Пригласи ее выпить.
— Сюда?
— Почему бы и нет?
— Вчера… — проговорила по телефону Промис. — Знаешь, что я вчера сделала?
— Нет.
— Я попыталась представить себе, как это — быть тобой.
— Зачем?
— Над романом работаю.
— Над тем, который мне не хочешь показывать? — уточнил я. — Про меня и женщину в летах?
— Да.
— Как ее зовут?
— Не твое дело, — отрезала Промис. — Я решила, что мне надо сосредоточиться. На тебе. Не в смысле, какой ты в реальной жизни. В смысле воображения. Я попыталась представить себе тебя. Каково это — быть тобой.
— И каково? — спросил я. — Каково это — быть мной? Что я делал? Что говорил?
— Знаешь, я в некоторых вопросах суеверна. Могу сказать вот что: я писала целых два часа, и твой образ определенно обрел объем.
— У меня появилось имя?
— Нет. Зато у тебя рыжие волосы.
— Почему?
— Почему? Эван, ты же писатель. Сам должен знать почему.
— Дай угадаю.
— Рыжие — потому что рыжие.
Ничего не скажешь. Нокаут.
Я улыбнулся и провел рукой по волосам, пытаясь представить себе, что они действительно рыжие. И кожа покрыта веснушками.
— Неужели это так оскорбительно? — удивилась Промис. — Ну, волосы рыжие, и что? Я тебя так вижу, Эван.
— А еще что?
— Секрет, — ответила девушка. — У тебя тоже секретов хватает.
— Пустая болтовня.
— Нет, — возразил Боб, — я серьезно. Слушай, если ты разберешься с этим похищением…
— Здесь просто наброски, — сопротивлялся я. — Незаконченная вещь.
— Понимаю, Эван. Я все время читаю наброски, забыл? Я научился читать между строк, видеть окончательный вариант книги. По крайней мере тридцать один месяц назад я это умел.
— И что же делает мою книгу хорошей? — осведомился я.
— Меня особенно впечатлило то, как ты выстраиваешь отношения между редактором и писателем — неудачником.
— Спасибо.
— Классные описания подвала.
— За реальность сойдет?
— Да, — кивнул Боб. — Определенно. Единственное, не уверен, но, по-моему, про телевизор писать больше не стоит. Кстати, почему бы не назвать рассказчика настоящим именем?
Какое-то время мы с Бобом смотрели друг на друга через сетку. Молчание не прерывалось ни единым звуком. Мне захотелось сказать: «Спасибо». Захотелось сказать, что я ему верю, что для меня его слова очень много значат. Но это ведь прозвучало бы неискренне, правда?
— Только одно замечание, — продолжил Партноу, подняв указательный палец. — Ллойд у тебя вышел слишком схематичный. Ты рисовал его со стереотипов. Знаю, тебе не понравится то, что я сейчас скажу. Однако твоему роману не хватает важной составляющей. Нужна любовная интрига.
— С Бобом?
— С рассказчиком!
— Я об этом думал.
— Да, и еще… Конечно, не стоило бы говорить… — Боб осекся и откашлялся.
— Знаешь, что сказала бы мама?
Мы стояли у меня в прихожей. Крошечное помещение служило исключительно для обогрева, который шел через отверстие в полу. Из-за приезда матери Промис небывало много о ней говорила.
— Вы меня, конечно, простите, — заговорила девушка тоненьким голоском, который скорее подошел бы девочке, а не взрослой женщине, — но, с позволения спросить, где же мебель?
Я оглядел гостиную и понял, что, с точки зрения нормальной матери, я, пожалуй, переборщил с минимализмом. Я руководствовался скорее экономностью, чем вкусом. Кресло, столик, много свободного места — особенно напротив камина. Из практических соображений большую часть денег я потратил на обустройство подвала. Наверху сохранилась мебель моего детства и то, что купил еще во времена учебы в колледже.
— Твоя мама права, — согласился я. — Совершенно права.
Промис нахмурилась и покачала головой. Она словно бы говорила: мы сообщники, заговорщики простого интерьера. Ее мать смотрела на нас из-за окна: печальная старая псина прижалась носом к стеклу.
Плохо оказалось то, что, несмотря на взгляды родителей и вопросы эстетики, по-настоящему расположиться в гостиной мы не смогли. Мы перешли на кухню и уселись к столу, который я купил на распродаже через пару дней после того, как переехал в Сэндхерст. Странно было сидеть тут с девушкой. Я много раз представлял себе, как Боб свободно разгуливает по дому, ест кукурузные хлопья и читает утреннюю газету.
— Хочу открыть тебе тайну, — лениво проговорила Промис.
Она вертела в руках солонку и перечницу из хрусталя, доставшиеся от бабушки маме, а потом от нее мне. Эти приборы совершенно выбивались из стиля.
— Тайну?
— Скоро приедет моя мама.
— Ты уже…
— И нет ни одной причины, по которой вам стоило бы знакомиться. — Промис покачала головой. — Не
