ламп, в этот момент она больше всего походила на школьницу с учебниками под мышкой. Она могла бы нести младенца — нашего ребенка, плод акта милосердия, — но теперь уже поздно. Я был связан по рукам и ногам.
Вот и вся разница между мною и Промис: ее фантазии заканчиваются удачно, по крайней мере в них идет речь о счастье, а мои всегда разрушительны. «Фантазия» — значение этого слово стало одним из ключевых открытий в моей жизни. Оно значит, что ты хочешь, чтобы что-то случилось.
— У тебя вообще есть подвал?
— Подвал? У меня в доме?
— Да, Эван, у тебя в доме.
— Естественно, — ответил я. — В каждом доме есть подвал.
— Давай начистоту… — Партноу вздохнул. — Ты и сам не знаешь, зачем ты меня похитил. Это загадка — для тебя и для меня. Вряд ли она когда-нибудь разрешится. Ладно, давай дадим волю воображению и предположим, что похищение было задумано ради мести.
— Ты к чему?
— Разумная форма возмездия, — пожал плечами Боб. — Хотя нет, не так. Совсем не «разумная». Неудачное слово.
— Адекватная, — предложил я. — Такую месть можно понять.
— Точно. Если принять во внимание обстоятельства и то, что ты пишешь, понять твою растерянность довольно легко.
— Значит, если бы ты прочел мой роман и тебе не понравилось, понять меня было бы сложнее?
— Мне понравился твой роман.
— То ли понравился, то ли не понравился…
— Думаешь, я вру?
— Может быть. А может, говоришь от чистого сердца. Какая, в конце концов, разница? Ну, допустим, хороший роман. Разве это искупает мое преступление?
— Любимая?
Я не понял, что Промис имела в виду? Она хотела знать, с какой женщиной я люблю говорить, проводить время? Жить вместе? Или просто с кем я люблю спать?
— Давай подумай, — прошептала она через библиотечный стол.
А тем временем принялась мне рассказывать про своего лучшего любовника — Промис встретила его, когда окончила колледж, и он удивительным образом умудрялся водить ее в места, в которых она не бывала раньше. (Когда Промис дошла до этого момента, мы легко могли бы соприкоснуться головами над столом и сравнить воспоминания. У меня у самого в запасе имелась пара историй.)
— Я никогда там раньше не бывала…
Она надула губки и нахмурилась. Похоже, ее огорчила собственная предсказуемость. Промис считала, что женщины должны просить мужчин открывать им неизведанное — в постели или где бы то ни было еще. «Сердечные туры», так она называла свои соблазнительные поиски.
Через полчаса, когда я шел к машине, на моих губах горел прощальный поцелуй Промис, а сама она уже укатила. Я принялся вновь обдумывать нашу беседу и понял, что понятия не имею, куда бы захотела поехать Промис, если бы она вновь предоставила мужчине строить планы. Куда ее взять? Куда с ней пойти? На мне лежала ответственность.
Я задался этим вопросом чуть позже, на кухне, перед тем, как спустился проведать Боба. (Он еще здесь? Или сумел ускользнуть?) Я лениво просматривал почту — там среди прочих оказалось письмо с отказом в публикации, а я уже и забыл, что посылал тот рассказ, — и думал о Промис, о путешествиях и о том, как легко потеряться. Сам я всегда хотел быть простым туристом, а не гидом. Я куда-нибудь приезжаю, меня водят за ручку, если надо, даже завязывают глаза… Мне представилось буквальное исполнение этой мысли: Промис завязывает мне глаза, сажает в крошечную «тойоту» и везет в неизвестном направлении. А потом сдергивает шелковую повязку у меня с лица — и я оказываюсь там, где прежде не был.
— Когда дашь почитать остальное?
— Там всего две главы, — ответил я. — Пока.
— Гони! — пролаял Боб.
Сейчас он был за главного, и мое согласие стало пустой формальностью.
— Что, если я захочу тебя поцеловать? — спросил я.
— Хорошая мысль, — отозвалась Промис.
— Сейчас. Я хочу поцеловать тебя прямо сейчас.
— Нет уж, ковбой, не выйдет.
— Не выйдет, — печально согласился я. Мне и впрямь было невесело.
Мы с Промис вновь говорили по телефону, а ведь мы расстались у библиотеки всего несколько часов назад. Теперь, когда я слышал только голос, я понял, насколько мне не хватает ее лица — гримасок, улыбки, приподнятых бровей. Лицо Промис оживляло мою тишину, делало ее чем-то новым — не только поводом для паранойи.
— У тебя есть пистолет?
— Ты прекрасно умеешь задавать неожиданные вопросы, — ответил я. — Тебе об этом говорили?
— А тебе говорили, что ты прекрасно умеешь уходить от темы?
— Ладно, — сдался я. — У меня есть пистолет.
— Отлично.
— Отлично?
— Зачем, Эван? Для самообороны?
— Мне всегда хотелось иметь пистолет. Вот я пошел и купил его.
— Где? Где ты его купил?
— В Нью-Джерси.
— Почему всегда Нью-Джерси?
— Он не заряжен, — продолжал я. — Пистолет не заряжен.
— Логично.
— Правда?
— Как фотоаппарат без пленки, — пояснила Промис. — Когда я была маленькой, я мечтала о фотоаппарате — вот папа и подарил мне свой старый. Даже помню — «минолта». Он не работал, но мне все равно нравился. Я весь день гуляла и снимала все подряд. До сих пор слышу, как щелкает затвор — будто языком цокает.
Я подождал, и — ну конечно! — Промис прищелкнула языком прямо в трубку. Моему мысленному взору тут же предстало то, чего я никогда не видел, только касался: ее влажный язык, натянутая уздечка, мягкие объятия слизистой оболочки.
— Фотоаппарат без пленки, — повторил я. — А в чем смысл?
— Мне всего-то было лет пять. Может, шесть. Я тогда об этом не задумывалась. Просто делала воображаемые снимки. А ты, Эван, стреляешь в воображаемых людей?
— Постоянно.
— Просто волнуюсь, — сказал я.
— По какому поводу?
— Не знаю… Из-за мотивов?
— Можно вопрос? — Боб пододвинулся ближе и оперся плечом о заграждение; сетка слегка прогнулась.
Если честно, я немного испугался, так близко мы оказались. Одновременно я ощутил некоторую гордость: бетон прочно держал проволочную сетку.
— Давай! — разрешил я.
У меня из головы не шла Промис, ее мотивы, наша близость, которая превратилась в минное поле горячих страстей и желаний.
— Когда ты впервые встретил Промис в библиотеке…
