точности, эти чудовищно быстрые самолеты без винтов, которые вчера дважды разрушали уже наведенные переправы… Они из будущего, и они совсем не собирались воевать. Поэтому так мало войск на границе, поэтому первые удары пришлись в пустоту. Будущее. Нельзя воевать против будущего.
— Я ведь чувствовал, я хотел предложить остановиться и провести тщательную рекогносцировку — билось в голове генерала. Но, похоже, из Берлина давили, да и 'быстроногий Гейнц' явно рвался вперед и не хотел ничего слышать. И я промолчал. А теперь мы все обречены, и Германия обречена. Потому что мы обидно и подло ударили сзади ничего не подозревающего человека, думая, что бьем очень сильно. А мы его просто оскорбили. И теперь этот человек вытащит огромную дубину, которая лежит у него в темном чулане, и прихлопнет нас, как мерзкую кусачую собачонку. Потому что для людей из будущего мы… Мы даже не собачонки. Мы просто выползшие из гробов опасные мертвецы, и они постараются побыстрей загнать нас обратно в могилы. Значит, мы все — уже покойники, просто пока что еще не все об этом знают. А ведь в Цоссене наверняка уже знают. Всё знают! Знают, и молчат. И поведут немцев в могилу, стройными колоннами, во главе с этим выскочкой-акварелистом. И мы пойдем, потому что мы — солдаты вермахта, и потому что немцы — дисциплинированная нация.
Над головой прогрохотал очередной русский штурмовик, ухнули близкие разрывы, и генерал-майор барон Вилибальд фон Лангерман-Эрленкамп, командир IV танковой дивизии 24-го моторизованного корпуса II танковой группы, плотней вжал породистое аристократическое лицо в липкую белорусскую грязь.
Боргсдорф. Эмигрант Пётр Михайлов.
— Герр Михайлов, герр Михайлов! — к стуку и громкому голосу хозяйки пансиона добавились удары в дверь чем-то очень крепким и тяжёлым.
Это же мне уже снилось, или нет, подумал я. Боже, как болит голова, больше сотни маленьких кобольдов своими серебряными молоточками усердно стучали в моей голове.
Нет, похоже, это не сон. Бутылка шнапса сделала своё чёрное дело, и я с трудом пытался понять, что сегодня это уже сегодня или ещё вчера.
Стук в дверь становился всё сильнее, и мне ничего не оставалось делать, как открыть дверь.
— Доброе утро. Герр Михайлов, за вами пришли, — в голосе фрау Марты сочилась желчь.
За её спиной в коридоре, опираясь на лестничные перила, стояли два эсэсовца. Я даже не испугался, просто все эмоции, кобольды и головная боль исчезли, оставив холодную пустоту. Я как — бы наблюдал эту сцену со стороны, испытывая лёгкое восхищение оперативностью работы тайной полиции Рейха.
Эсэсовцы улыбались, их широкие, белозубые улыбки просто светились в утреннем сумраке коридора.
— Вот он, — торжественно провозгласила хозяйки пансиона. — Я всегда считала, что герр Михайлов опасен для общества.
— Фрау, я благодарен вам за содействие, но ваш комментарий сохраните при себе и возвращайтесь на своё место, — продолжая улыбаться, жёстко произнёс высокий эсэсовец.
— Оскар, пива нет, шнапса тоже, — я покосился на закатившуюся под стол пустую бутылку.
Высокий эсэсовец, а это был Оскар Штайн, мой товарищ по студенческим попойкам, которого я три года учил русскому языку, повернулся к своему напарнику:
— Что я говорил, он совсем не изменился.
Мы обменялись рукопожатиями и они зашли в мою комнату.
— А старушка не простая, уже два доноса на тебя написала, — всё ещё улыбаясь сказал Оскар.
На фрау Марту было больно смотреть, в её глазах застыл ужас.
Закрыв дверь, я повернулся к своим гостям и спросил:
— Чем я обязан такому раннему визиту.
— Пётр, сперва я представлю своего коллегу — мой университетский друг, указал на второго эсэсовца гауптштурмфюрер Пауль Вольф.
— А визит не такой уж и ранний, уже восемь часов, — продолжил он подошел к радиоприёмнику и включил его.
В коридоре скрипнула половица.
— Пауль, проследи пожалуйста, чтобы фрау Марта занималась только своими делами — тихо произнёс Штайн, разглядывая висящий на стене над приёмником плакатик с предупреждением о запрете прослушивания вражеских радиостанций.
На удивление, вчера уходя из комнаты, я вернул ручку настройки на частоту Берлина и сегодня радиоприёмник верноподданно засветился, но в эфире не было ничего, кроме треска помех.
Подняв с пола бутылку, Оскар понюхал её и брезгливо сморщился, укоризненный взгляд был красноречивее любых слов: — наш законопослушный обыватель пьёт дешевый шнапс, хотя на вечеринке в его распоряжении были лучшие вина Европы.
— Что, о вчерашнем говорит уже пол-Берлина, — спросил я.
Нет, но до некоторых слишком влиятельных ушей, слухи уже дошли — он усмехнулся — кое-кто получил вчера слишком большую оплеуху и очень жаждет крови. Трогать аристократов и военных они боятся, поэтому мальчиком для битья выбраны мидовцы и персонально твоя скромная персона.
Оскар внимательно смотрел на меня: — мы предлагаем тебе работу.
Увидев моё выражение лица, он отрицательно закачал головой: — нет, нет, я не предлагаю тебе стать информатором, для этого я слишком хорошо тебя знаю. Нам нужен хороший переводчик в службу радиоперехвата.
— А если я откажусь?
— Вывезти из Берлина я тебя смогу, но долго прикрывать не получится, ты слишком засветился вчера, — Оскар вытащил из кармана изящную стальную фляжку, открыл её и сделал большой глоток. — Пётр, это не шантаж, я и так сильно рискую, приехав к тебе.
Я немного помолчал и спросил: — МЫ, это КТО?
— Служба безопасности, группенфюрер Райнхард Гейдрих, а ещё точнее VI управление — произнёс, только что вошедший в комнату, Вольф.
Гестапо, одно это слово взывало ужас у большинства жителей Рейха, и я не был исключением. Труднее всего выбор делать, когда у тебя выбора нет.
Я прекрасно знал, что бежать мне некуда, скрываться я не умел и поэтому, недолго подумав, сказал: — спасибо Оскар, я согласен.
— Во первых, тебе надо умыться и привести себя в порядок, видел бы ты себя, когда открыл дверь — эсэсовцы снова заулыбались.
С УФА проблем не будет, с сегодняшнего утра у тебя оплачиваемый отпуск на студии — в речи Вольфа проскакивал среднегерманский говор — по ряду причин, сейчас мы поедем в Боргсдорф.
Я удивлённо посмотрел на него:
— А в Берлине?
— В Берлине у нас возникли проблемы, — ответил Оскар.
Через пятнадцать минут, я в сопровождении эсэсовцев вышел из дома, и мы сели в служебный ауди. Фрау Марта даже не прикоснулась к своей заветной тетрадке.
В автомобиле Штайн вёл себя гораздо свободнее, чем у меня дома.
— Русские вчера нас разбомбили к чёртовой матери, но парням Мюллера досталось ещё сильнее и они ухватились за эту чёртову вечеринку, — Оскар говорил, сидя со мной на заднем сиденье автомобиля. — Наши спаслись в подвале.
— Но ведь в гестапо тоже есть подвалы? Это всем известно, — удивился я.
— Русские о них тоже знали, поэтому сбросили туда две хитрые штуковины, от которых остались воронки метров тридцать глубиной, — поддержал разговор Пауль: — Сейчас там всё оцеплено, но нас полиция пропустит.
Я с удивлением рассматривал знакомые мне городские улицы. Чем ближе мы подъезжали к центру города, тем больше видел выбитых в окнах стёкол и разбитых витрин. На тротуарах лежали неубранные кучи битого стекла.
— Новая хрустальная ночь, — пробормотал Оскар.
Посмотрев документы, наш автомобиль пропустили за оцепление, и мы поехали дальше по залитой
