Затуманившиеся глаза смотрели прямо перед собой. Карл ничего не осознавал, все его существо было поглощено невыносимой болью. Он считал, что рядом с ним находится Луиза. Луиза, задающая вопросы от имени короля, которому она на самом деле служит.
– Всем сердцем, – ответил он устало.
– Желаете ли вы умереть в этом вероисповедании? Карл кивнул. И повторил все, что хотел от него Хаддлстон. Его губы шевелились.
– Милосердия, пресветлый Иисус, милосердия. Соборование было совершено. Карл почти не различал крест, который Хаддлстон держал у него перед глазами. Сознание возвращалось к нему лишь на короткие мгновения, пока он снова не впадал в обморочное состояние от боли и изнеможения, вызванного, кроме всего прочего, и теми пытками, через которые его заставили пройти врачи.
Когда ушел священник, все ждавшие у дверей ринулись в комнату.
Из своего дома на Пелл Мелл Нелл смотрела на улицу. Она видела людей, молча стоящих вокруг. Лондон изменился. Там, на улицах, стало тихо и безрадостно.
Ей не верилось, что она никогда снова его не увидит. Она вспомнила, как увидела Карла в первый раз во время его возвращения из изгнания – высокого, стройного и улыбающегося, самого очаровательного мужчину на свете. Она вспомнила, как видела его в последний раз, когда он взял ее за руку и пообещал сделать герцогиней, чтобы все узнали, как он ее любит и почитает.
А теперь… никогда не увидеть его больше! Она не может представить себе жизнь без него.
Она сидела, не двигаясь, а слезы медленно стекали по ее щекам. Я никогда не буду снова счастлива, думала она.
Вошел ее сын и бросился к ней в объятия. Он рыдал и не мог остановиться. Он все узнал. Да разве такие вещи скроешь от детей?..
Она крепко прижала его к себе, ибо в эти минуты отчаянного горя у нее не было сил взглянуть в лицо, которое было так похоже на лицо его отца.
Она не думала о будущем. Какое теперь значение имеет будущее? Жизнь ее опустела, потому что ее король и ее любовь ушли из этой жизни.
Карл лежал неподвижно, не жалуясь. Он понимал, что умирает и что те, кто собрался у него в покоях, пришли проститься с ним навсегда.
Они преклонили колена, собравшись вокруг его постели, а он благословил их всех по очереди – своих обожаемых детей. Он вглядывался в юные лица, но не находил одного из них, так как забыл, что его старший сын все еще находился в изгнании.
Он подозвал к себе брата.
– Джеймс, – начал он. – Джеймс… я ухожу… Теперь уже скоро. Прости меня, если я не всегда был добр. Это было поневоле. Джеймс… пусть счастье никогда не покидает тебя. Позаботься о Луизе. Позаботься о моих бедных детях. И не дай бедной Нелл умереть с голоду…
После этого он снова откинулся на подушки. Картины из прошлого замелькали перед его глазами. Он подумал, что все тело у него болит от длительной и бешеной езды верхом в Боскобел и Уайтлейдиз. И еще он подумал, что судороги сводят все тело из-за того, что он долго прятался, сидя в неловком положении в дупле дуба, пока «круглоголовые», как их прозвали за их странные головные уборы, искали его внизу.
Но вскоре он совсем ясно понял, что лежит в своей постели и эта знакомая комната вот-вот перестанет принадлежать ему.
– Отодвиньте занавески, – попросил он, – чтобы я еще раз увидел дневной свет.
Занавески отодвинули, и он пристально посмотрел в окно. Он прислушался к звукам пробуждающегося города и снова погрузился в бессознательное состояние.
Он дышал с таким трудом, что его вдохи странным образом смешивались с тиканьем часов. Его собачки начали скулить. Потом, перед самым полднем, он откинул голову на подушки и жизнь оставила его.
Брюс, очень его любивший, сказал, заливаясь слезами:
– Он скончался… мой добрый и милосердный господин, самый хороший из всех государей, которые когда-либо правили в нашем государстве. Он скончался в мире и славе, и да успокоит Господь Бог душу его!
