— Все утро? — Д-р Ботвинк вынул из кармана свои старомодные часы. — Не может быть! По- видимому, я пробыл здесь больше двух часов!
— Значит, мы как раз успеем побеседовать до обеда, — ответил Роджерс спокойно.
— Пожалуйста, сержант. Повторяю, я к вашим услугам. Два часа! А я и не заметил, как прошло время. Что же вы не присядете? Позвольте, я сниму книги с этого кресла.
— Нет, — возразил Роджерс твердо. — Нет, спасибо. Не знаю, как вы, сэр, а я предпочитаю, когда возможно, делать свою работу в тепле. Я пришел спросить вас, не спуститесь ли вы в библиотеку на минутку-другую.
— Разумеется, или, может быть, правильно было бы на ваш вопрос ответить «разумеется, да»? Как бы то ни было, я немедленно пойду с вами. Теперь, когда вы об этом упомянули, я нахожу, что здесь скорее холодно.
— Это тоже мелочь, которую вы, вероятно, не заметили, сэр? — сказал Роджерс не без насмешки и посторонился, чтобы пропустить д-ра Ботвинка вперед.
— У меня, знаете ли, было о чем думать, кроме температуры, — ответил д-р Ботвинк. В дверях он остановился и оглянулся на письменный стол, где рядышком лежали старый грязный манускрипт и чистый лист с переписанным текстом. Со вздохом сожаления он послал прощальный привет веку разума и стал спускаться впереди сержанта по узкой каменной лестнице вниз.
— Значит, вы не очень наблюдательны, доктор Ботвинк? — сказал Роджерс, усевшись в кресло перед горящим камином.
— Простите?
— То есть не замечаете, который час, тепло или холодно и тому подобное?
— А, я понял вас! Рассеянный профессор, любимый персонаж английских юмористов, — вот какую роль вы предназначаете мне, сержант? Что ж, вероятно, в известном смысле это правильно. Когда человек поглощен подлинно важным делом, он не замечает мелочей, так ведь? Но я льщу себя мыслью, что в обыденной жизни я сумею отличить кукушку от ястреба.
— Кукушку от ястреба — что это значит?
— Не важно. Не я изобрел это выражение — я думал, вы знаете его. Говоря обычным полицейским языком, я могу отличить живого от мертвого и естественную смерть от насильственной, в особенности если она происходит у меня на глазах. Вероятно, я прав, предполагая, что именно на сей счет вы и хотели со мной поговорить?
Роджерс не ответил. На его грубом лице не отражалось ничего, кроме усталости; полузакрыв глаза, он смотрел на огонь. Вдруг он повернулся к Ботвинку и ошарашил его неожиданным вопросом:
— А что вы за профессор, доктор Ботвинк?
Историк терпеливо перечислил свои степени и звания.
— И поколесили же вы по свету, не правда ли?
Губы д-ра Ботвинка скривились в холодной усмешке.
— Пожалуй, точнее будет сказать, что меня погоняли по свету, — заметил он мягко.
— Уточните, какие политические связи были у вас в Чехословакии.
— Я был левым, разумеется.
— Разумеется?
— Я хочу сказать, что моя… моя левизна, назовем это так, послужила естественной причиной того, что меня гоняли по свету.
— Гм… А потом вы некоторое время жили в Вене, так, кажется?
— Да. Я был приглашен туда, чтоб прочесть курс лекций. Но курс остался незаконченным.
— Это было при Дольфусе?[10]
— Да. Я предвосхищу ваш следующий вопрос, заметив, что я был антидольфусовцем. Вот почему мои лекции, естественно, были прерваны. Я антиклерикал, антифашист, короче говоря, вы можете зарегистрировать меня как прирожденного «анти».
— А не проще ли сказать, что вы коммунист, доктор Ботвинк?
Историк покачал головой.
— Увы! — сказал он. — Когда-то, пожалуй, это и могло случиться, но если бы мне надо было определить мою позицию теперь, я сказал бы… Но зачем отнимать у вас попусту время, сержант? Вы хотите знать о двух вещах, я вам их скажу. Первое: я решительнейший, насколько это возможно, противник Лиги свободы и справедливости. Второе: ни по этой, ни по какой-либо иной причине я не убивал достопочтенного мистера Роберта Уорбека.
Нельзя было сказать, произвели ли слова д-ра Ботвинка впечатление на сержанта. Он не удостоил его ответом. Вместо этого он пошарил у себя в карманах, вынул из одного жестянку с табаком, из другого — пачку папиросной бумаги и стал скручивать сигарету. Закурив ее, он возобновил вопросы, но на совсем другую тему:
— Опишите мне эту бутылочку яда в шкафу в буфетной. Как она выглядела?
— Не имею ни малейшего представления.
— Вы хотите сказать, что ее там не было?
— У меня нет оснований сомневаться в этом. Просто я ее не заметил.
— Но вы по меньшей мере дважды открывали этот шкаф, как я понимаю. Первый раз — когда осматривали кусок старой деревянной резьбы…
— Полотняной обивки.
— …и второй раз, когда показывали ее Бриггсу. Неужели вы хотите сказать, что ни в том, ни в другом случае вы не заметили того, что находилось прямо у вас под носом?
— Меня интересовал шкаф или, говоря точнее, спинка шкафа, а не его содержимое. Я историк, сержант, а не отравитель. Chacun a son metier[11].
— И вы не подходили к шкафу третий раз?
— Зачем? У меня пропал интерес к нему.
— К шкафу или к яду?
— Повторяю, я не заметил там никакого яда.
— Ваша наблюдательность, доктор Ботвинк, по-видимому, весьма избирательна.
— Что верно, то верно. Вы определили эту черту, если позволите так сказать, с замечательной точностью.
— В таком случае вы небось скажете мне, что ваши наблюдения над тем, что произошло прошлой ночью, ничего не стоят и что, если я стану вас об этом спрашивать, я зря потрачу время.
— Напротив того. Я был живо заинтересован тем, что произошло. И я думаю, что видел все не хуже, чем… чем кто-либо другой.
— Мне бы хотелось это проверить. Заметили ли вы, что мистер Уорбек опустил что-то в свой бокал, перед тем как его выпить?
— Я не заметил этого, — сказал д-р Ботвинк подчеркнуто.
— Однако сэр Джулиус, миссис Карстерс и Бриггс — все они уверены в том, что он это сделал. Как вы это объясните, сэр?
Д-р Ботвинк молчал.
— Ну? Что вы скажете?
— Если они все в этом сходятся, то кто я такой, чтобы им возражать? Но сходятся ли они? Вот вопрос, который я себе задаю.
— Я только что сказал вам, что они стоят на одном.
— Извините меня, сержант, но этого вы мне как раз и не сказали. Вы мне сказали, что все они одинаково уверены в этом. Но вы не упомянули леди Камиллы, а это, пожалуй, кое-что да значит. Далее, вы не сказали, что они сходятся насчет момента, а также насчет обстоятельств, при которых этот факт, по их словам, имел место. Ведь в этом и состоит проверка, не так ли? Хоть я и антиклерикал, но Библию я знаю.
— А какое отношение к этому имеет Библия, позвольте спросить?
— Я имел в виду историю Сусанны и старцев, которую такой опытный полицейский, как вы, должен
