Мщение дает удовлетворение, думал граф. Тот, кто заставлял страдать других, должен страдать сам.
– Нам нужно выехать в Лондон как можно раньше, – сказал он кардиналу.
И они отправились в Лондон. Граф наслаждался местью. Он велел привязать ноги кардинала к стременам мула, показывая таким образом всему миру, что этот человек, бывший когда-то великим, теперь обыкновенный преступник.
Люди смотрели на кардинала, ехавшего на муле. В последние недели он вел в Йорке жизнь обычного священника. У ворот его дома бедным раздавалась милостыня. Стол его всегда был полон еды и вина, он кормил нищих и страждущих, которым раньше, живя в Хэмптон-Корте и в большом доме в Йорке, едва уделял внимание. Потому что Уолси, который раньше пытался побороть свой комплекс неполноценности, укрепить свои позиции в обществе, теперь думал о небесах и пытался добрыми делами снискать милость Божию. По дороге в Лейсестер он улыбался. Он был очень болен и сомневался, что доедет до Лондона живым. Он улыбался потому, что видел в себе человека, который очень высоко поднялся, а потом очень низко пал. Гордость была моим врагом, думал он. Гораздо более опасным, чем леди Анна Болейн.
Радость, охватившая сторонников Болейнов в связи со смертью кардинала, была просто бесстыдной. Еще год назад никто не мог предполагать, что этот самый известный человек в Англии падет так низко. Предполагали, что Уолси умер от простуды, но все прекрасно знали, что умер он от разбитого сердца, так как горе было такой же болезнью, как и все остальные. Потеряв все, что было ему дорого в жизни, кардинал понял, что жить незачем. Он и казематы Тауэра! Он, так горячо любивший своего властелина, обвинен в государственной измене!
Для Анны это был триумф. Люди хотели с ней общаться, льстили ей, поздравляли. Снискать благосклонность Анны значило снискать благосклонность короля. Она радовалась своей победе и устраивала празднества в связи с поражением своего врага. Она даже дошла до того, что считалось дурным тоном: ставила пьесы, где кардинал выставлялся в смешном виде.
Джордж тоже был счастлив победой над Уолси.
– Пока этот человек был жив, я боялся за тебя, Анна, – сказал он ей однажды. – Я слышал, что перед смертью он говорил, что если бы служил Богу так же верно, как служил королю, с ним не случилось бы на старости лет того, что случилось. Я бы сказал это иначе. Если бы он служил своему Богу так же хорошо, как служил себе, он уже давно оказался бы на эшафоте!
Люди слышали эти рассуждения, подхватывали и смеялись, считая их остроумными.
Король не бывал на этих праздниках, устраиваемых Болейнами. Отдав приказ об аресте Уолси, он хотел забыть об этом деле. Его мучили угрызения совести, но одновременно он был рад освободиться от этого человека. Уолси был очень богат. И кому должно достаться все это богатство, если не королю!
Генри молился: «О Боже! Ты же знаешь, как я любил этого человека. Я бы хотел его видеть. Я бы хотел, чтобы враги его не удалили его от меня. Ведь я посылал ему знаки своей привязанности, говорил, что не отдам его даже за двадцать тысяч фунтов».
Однако он не мог не думать о богатствах кардинала. Увы, не на все эти богатства он смог наложить лапу. Хэмптон-Корт был его, дом в Йорке тоже, так как он не вернул его кардиналу после того, как Анна переехала оттуда в Саффолк, где ей больше нравилось.
Но он плакал, вспоминая о старой дружбе, плакал об Уолси. Он мог жалеть о его смерти и одновременно подсчитывать, насколько богаче стал в результате нее.
Вскоре после этого случились два события, доставившие Анне массу неприятностей. Первым событием было письмо, которое графиня Нортамберлендская отправила своему отцу, графу Шрюсбери. Шрюсбери счел нужным показать это письмо герцогу Норфолкскому, который принес его своей племяннице Анне.
Анна прочла письмо. Значение этого письма не вызывало никаких сомнений. Мария Нортамберленд решила оставить своего мужа. Она писала отцу, что однажды во время одной из ссор ее муж сказал ей, что женат на ней не по-настоящему, так как тайно обручен с Анной Болейн.
Сердце Анны сильно забилось. Вот еще один заговор, чтобы очернить ее в глазах короля. Она была его любовницей вот уже около двух лет, и это не приблизило ее к трону – она была все так же далека от него, как и в первую ночь в Саффолке. Анна нервничала, не зная, как долго ей удастся держать короля в своих руках. Она все время думала, не уменьшается ли его привязанность к ней. Нет как будто бы. Она смотрела на себя в зеркало, отыскивая следы увядания своей красоты. Если она выглядела старше своих лет, она надевала более богатые одежды и украшала себя драгоценностями. Но она была неспокойна. И хотя уверяла себя, что будь она замужем за Перси или Уайаттом, она была бы счастлива, все-таки понимала, что искра честолюбия, всегда присутствовавшая в ней, разгорелась в большое всепоглощающее пламя. И когда она говорила Анне Савиль, что непременно выйдет замуж за короля, она говорила, что думала. Она была уверена, что, став королевой, родит королю сыновей, и он будет восхищаться ей не только как любовницей, но и как матерью будущего короля Англии из рода Тюдоров. Почувствовав вкус власти, она уже не могла от нее отказаться. И именно это и порождало ее страхи. Отсрочка развода, могущественные враги, окружавшие ее, – все это делало ее нервной, высокомерной, истеричной, надменной и в то же время испуганной.
Потому, читая это письмо, она дрожала.
– Дайте его мне, – приказала она.
– Зачем оно тебе? – спросил дядя. Она не знала зачем. И он сказал: – Ты должна показать его королю.
Она с любопытством посмотрела на него. Холодный, жесткий, абсолютно бесчувственный, он ненавидел и презирал эти семьи, которые стали союзниками его дома лишь только потому, что звезда Норфолков близилась к закату после прихода к власти Генриха VIII, так как его семья совершила ошибку, поддержав Ричарда III. Она тщательно взвесила его слова. Он не был ее другом, но был ли он ее врагом? Ему было выгоднее видеть на троне Англии свою племянницу, чем племянницу кого-либо другого.
И она пошла к королю.
Он сидел у окна, играя на арфе и распевая песню, которую сам сочинил.
– А, душа моя! Я думал о тебе. Сядь со мной, я спою тебе песню. Я сам ее сочинил. Что с тобой? Ты расстроена? Ты побледнела и вся дрожишь.
Она сказала:
