следствия.» (Вот кто, оказывается, занимался той тайной следственной работой, о коей Старинкевич рассказывал секретарю Еврейского комитета.) Так что претензии Пайпса следует отнести к упущениям в работе не следователей, а Военно-политического контроля, которые пришлось восполнять многочисленным историкам дела.
Глава 7
«ЗАВЕРШИТЕЛИ» МИХАИЛ ДИТЕРИХС И НИКОЛАЙ СОКОЛОВ
В солженицынском «Красном колесе» беседуют бежавший с позиций Саша Ленартович и alter ego автора, полковник Воротынцев, «которого на главное возвращал Саша:
– Сейчас вы заставляете нести труп (убитого командира. – М.Х.), а потом прикажете нести этого поручика, наверняка черносотенца.
Саша рассчитывал: полковник рассердится. Нет. Так же отрывисто и даже как будто думая о другом:
– И прикажу. Партийные разногласия, прапорщик, это рябь на воде.
– Партийные – рябь? – поразился, споткнулся Саша. – А тогда что ж национальные? А мы из-за них воюем. А какие же разногласия существенны тогда?
– Между порядочностью и непорядочностью, прапорщик, – еще отрывистей отдал Воротынцев «.
Понимаю условность, ненаучность деления людей по воротыныевскому признаку «порядочности», понимаю серьезность возражений, которые историософы и просто историки могут за это на меня обрушить. Понимаю и принимаю. Тем не менее позицию по отношению к действующим лицам моих собственных исторических сюжетов буду выстраивать на основании этого «воротынпевского понимания» главного разногласия той эпохи.
Рубеж между врагами, следовательно, пройдет в моем сочинении не между красными и белыми или зелеными и розовыми: безусловно порядочными предстанут погибшие Романовы со своими слугами и комиссар Временного правительства Василий Панкратов, и рабочий-большевик Анатолий Якимов (коего «кликали Ленькой»); военный же министр правительства Колчака генерал Дитерихс и его следователь Николай Соколов, главные авторы следственной версии цареубийства, будут изображены людьми непорядочными…
То, что они при этом составители сюжетов в духе «Протоколов сионских мудрецов», не ободряет, а, наоборот, сдерживает автора данного вывода. Ибо естественно заставляет меня сомневаться в собственной объективности по такому щекотливому вопросу. (Хотя вот Николай II и Александра Федоровна – они же верили в истинность «Протоколов», были религиозными антисемитами, но ничего, кроме жалости и сочувствия, не испытываю, прикасаясь к их несчастной судьбе,) Поэтому попытаюсь доказать тезис о непорядочности вышеназванных колчаковских персонажей, умышленно не задевая ни «еврейской темы», ни убийства Романовых.
Начну с генерала, носившего титул Правителя и Воеводы на Дальнем Востоке. («Разгромили атаманов, разогнали воевод» – пелось тогда в песне про Семенова и Дитерихса, сочиненной поэтом-партизаном Петром Парфеновым, Почему-то вспомнился по аналогии диковинный чин – «генералиссимус».)
Доказательство его личной непорядочности начну с напоминания, как без согласия Соколова генерал тайно снял для себя копию с доверенного ему на хранение дела и, пользуясь ею, выпустил первое документированное сочинение по «сверхмодной теме», опередив более педантичного в писаниях следователя. В наших профессиональных кругах любителей доверенных им чужих материалов именуют литературными пиратами.
Далее. Про сочувствие судьи Сергеева «евреям Керенским» и соответственно про недобросовестное ведение следствия генерал писал и печатал, когда уже точно знал: Иван Сергеев был расстрелян большевиками (возможно, тем же Юровским).
Особенное возмущение охватывает, когда из книги Касвинова, инспирированной органами, он узнает, чт же именно коллеги Юровского вменяли в вину судье Сергееву в 1920 году. Судья в начале следствия составил списки лиц, разыскиваемых по возбужденному прокуратурой делу, и разослал их во все белые соединения, отделы контрразведки и угрозыски. Согласно Касвинову, люди, задержанные по этим спискам, все потом были расстреляны. В ЧК обвинили судью Сергеева в истреблении свидетелей… Касвинов пишет, что так, например, был расстрелян красноармеец Летемин, в ночь убийства спавший дома и просто пересказавший следователю про преступление то, что услыхал на следующий день от стоявших в карауле ДОНа товарищей. Мне неизвестно, был ли Летемин расстрелян в действительности (Касвинову, как и его заказчикам, доверять нельзя ни в чем), но если это правда – Сергеев вовсе не мог быть обвинен в его гибели. В протоколе допроса, составленном судьей, определенно сказано, что Летемин был допрошен им не как обвиняемый, а свидетелем. Но даже чекистские следователи не убивали важных свидетелей, пока следствие не считалось законченным (т е. когда в свидетеле больше не было нужды).
Я умышленно излагаю историю Летемина в терминах нравов его жестокого времени, чтобы читатель убедился: даже при самых страшных допусках эпохи, Летемина да и других свидетелей, упомянутых Касвиновым, – горничных гостиницы, где жили чекисты, шоферов, этапировавших машины с семьей, обслугу ДОНа и проч. – их уничтожали вовсе не по приказу Сергеева. Если это действительно белыми было сделано (снова и снова повторяю «если», ибо касвиновской команде солгать, что два пальца обмочить), то по приказу Соколова, когда ему пришлось отступать с армией и исчезла возможность пользоваться для содержания свидетелей тюрьмами. Если же такое решение приняли без него, что тоже возможно, – значит, по приказу военной контрразведки. Она выполняла по данному делу решения Дитерихса. (По тому, с какой свирепой злобой помянуты исчезнувшие свидетели в книгах Дитерихса и Соколова, допускаю, что Касвинов в виде исключения написал часть правды.)
Сохранилось немало объективных свидетельств того, как работали белые контрразведчики. «Когда история даст нам в будущем возможность познакомиться с подлинными фактами сибирской ситуации, – писал в совершенно секретном докладе в Белый дом глава американской военной разведки в Сибири подполковник Роберт Эйхельбергер, – я уверен, число людских потерь, вызванных появлением омских чиновников в Омске или Екатеринбурге и приходом большевиков в Казань и Уфу, сравнимо». Т. е., вовсе не идеализируя красных палачей, американец одновременно предполагал, что белые не слишком им уступали. (Согласно советской энциклопедии, в Пермской губернии, уездным городом которой считался Екатеринбург, было расстреляно за год колчаковского правления 25.000 человек – вполне сопоставимое с красным террором тех времен число.)
Можно предполагать, что судья Сергеев заплатил жизнью за бессмысленную жестокость того самого человека, который позже опорочил его память в своей книге.
В отличие от Дитерихса, репутация другого упомянутого в названии этой главы господина, Николая Соколова, и сегодня котируется достаточно высоко. По-моему, лишь Бруцкус, и то в неопубликованном сочинении, содрал с него маску добросовестного юриста – потому характеристику следователя начну с
