16 наслаждений

это был человек, который любит вещи больше, чем идеи, поверхность – больше, чем сущность. Но временами с ним случались приступы этакого метафизического настроения, когда он начинал говорить об искусстве, о живописи и мог нарисовать в своем воображении видения гибели вселенной, вызывающие слезы на глазах. Краски выгорают или со временем меняют цвет, детали исчезают в становящихся все темнее тенях, слой краски крошится и рассыпается. Никто никогда не видел ни одной картины из классической Древней Греции, и такая же участь неизбежно ожидает каждое полотно в Уффици, и в Палаццо Питти, и в Лувре, и в Старой Пинакотеке, и так далее. Современные картины погибнут так же, как и произведения Средневековья и Ренессанса, поскольку большинство современных работ менее стойкие, менее прочно сработанные, чем картины ранних веков.

– Ну, – сказала я, – появятся туристы или нет, ты спас фрески, и я думаю, это замечательно.

– Strappo всегда поражение, – сказал он, – а не триумф. Мы вырвали эти фрески из их естественной среды обитания. Мы превратили их из архитектуры в станковую живопись. И это только начало: все неровности и шероховатости грунта, на котором они находились, придававшие фрескам вес и плотность, будут сглажены еще до того, как я закончу. Краска была травмирована во время операции, и новый задник придаст ей другие оптические черты. И пока я здесь стучу, крошащийся intonaco сдирает с краски тонкий слой кожи.

Как грустно! И тем не менее Сандро был самым жизнерадостным человеком из тех, что я когда-либо встречала, и эти настроения были столь же эфемерны, как фруктовые мошки. В тот вечер мы пошли в тратторию «Мареммана», один из моих любимых ресторанов, ели на ужин лазанью al forno и креветки, приготовленные на гриле, и выпили больше вина, чем обычно. По дороге домой Сандро пел, по-английски «Цветы, которые распускаются весной» из «Микадо», и я жалела о том, что не знала партий Гилберта и Салливан достаточно хорошо, чтобы подпевать ему, но все равно подтягивала на уровне тра-ля-ля.

Это был, в целом, период полного спокойствия и острого счастья. Я знала из папиных писем, что он продал дом в Чикаго и купил плантацию авокадо в Техасе, на Рио-Гранде. Поэтому я почувствовала себя странным образом отрезанной от моей старой жизни, от меня самой – той, какой я была в той старой жизни, как планета без Солнца. Но у меня началась новая жизнь, появилась новая я, новое Солнце, так что я не позволила себе переживать по этому поводу.

Сандро и я продолжали жить вместе, как муж и жена, за исключением одной вещи: мы никогда не ссорились. Я действительно не могу вспомнить ни одного плохого слова. Он всегда был внимателен, заботлив и щедр, хотя его финансовое положение становилось все хуже. Личный адвокат – не Джианоццо, а другой – угрожал «денонсировать» договор с ним. Ресторан быстрого обслуживания закрылся, так что не было возможности получить назад долговую расписку, которую он подписал совместно с рестораном. Спор, кому принадлежало право распространять низкокалорийное вино, так и не разрешился. Но мы выходили ужинать каждый вечер, и почти каждую неделю он дарил мне что-нибудь – маленькое, но дорогое: золотую цепочку, особенную помаду, красивое белье.

Сандро был очень известным человеком, человеком у всех на виду, и хотя нас никогда не приглашали никуда как пару, мы очень осмотрительно относились к встречам с другими людьми. У меня тоже был свой круг знакомых. Флоренция – маленький город; прошло совсем немного времени, и я стала случайно встречать на улице старых друзей. Проблема была не в том, что я их встречала, а в том, чтобы узнать их. Но с тех пор как я однажды встретила Сильвию перед входом в Марзоссо, я возобновила отношения со всеми, включая Фабио, у которого была своя мясная лавка на Виа Пиетрапиана, недалеко от Санта-Катерина Нуова.

Я не была в Санта-Катерина с того момента, как ушла оттуда, хотя каждый раз, когда пересекала площадь Сан-Пьер Маджиоре, меня что-то странным образом влекло назад и соблазняло постучать в дверь. Но так или иначе, я почему-то не хотела попасть в ситуацию, когда мне пришлось бы все объяснять. Я собиралась подождать, пока не продам Аретино, но у меня до сих пор не было плана, как это сделать.

Через две недели после strappo Сандро сказал мне что согласился занять должность директора по реставрации Ватиканских музеев. Двоюродный брат похлопотал за него. Поговаривали о том, что там собираются реставрировать потолок «Сикстинской капеллы»; это была прекрасная возможность; он не мог себе позволить отказаться от такого предложения; это давало ему больше простора для деятельности и сулило больше денег. Он в Риме не пойдет больше к жене, которая в любом случае отказалась подвергнуться еще одному вагинальному обследованию. Он не мог ничего поделать с этим. Но они сохранят за собой квартиру во Флоренции, сказал он, как pied-a-terre, как пристанище, и я могла оставаться в ней столько, сколько захочу.

Было восемь часов утра, и я готовила яйцо.

Сандро пил кофе латте. Я неожиданно почувствовала, как горячие слезы подступили к глазам, горячие, как вода в кастрюле. Я посмотрела на часы и следила за минутной стрелкой три с половиной минуты. Я сняла кастрюлю с огня, слила кипяток в раковину и окатила яйцо холодной водой. Я не задавала Сандро никаких вопросов типа «Как давно ты узнал об этом предложении?» или «Когда ты все решил?». Я просто сказала:

– Когда ты уезжаешь? – как будто он сообщил, что едет на пару дней в Милан дать советы касательно реставрации какой-то фрески, чего-то старого, и красивого, и бесценного, что не сможет дожить до следующего века без его экспертного вмешательства.

– Не раньше начала марта, – ответил он. – У нас еще есть целых две недели.

Я разбила скорлупу яйца, выложила его ложкой на тарелку и съела без соли или перца. Он закончил со своим латте и поцеловал меня на прощание, так же как делал это каждый день.

– Я пробуду весь день в Лимонайе, – сказал он.

Я подошла к окну и смотрела, как он пересекает площадь. Должно быть, он переговорил с дюжиной людей, прежде чем исчез на Виа Верраццано. Я думала, что это самый ужасный момент в моей жизни, но это было не так.

Я не устраивала сцен. Я не умоляла его остаться, я не спрашивала, что будет со мной. Я просто продолжала делать то, что обычно: ходила на свои прогулки, садилась на автобус и ездила в Сертозу каждый день. Мне даже присвоили официальный статус «Друг итальянского народа», хотя как друг я, к сожалению, не получала за это зарплату. По мере того как приближался конец, наши любовные игры становились все более страстными, но даже при этом у меня нарушился сон. Я ложилась спать, а через несколько минут все мое тело начинало мерзнуть, и затем меня начинало крутить, как будто я выпила очень много кофе, слишком много кофе. И я разговаривала сама с собой, убеждая себя, что я буду в порядке, что у меня все было хорошо. Я ездила в Сертозу каждый день. Я не пропустила ни дня.

Я планировала поехать туда и в тот день, третьего марта, когда Сандро уезжал в Рим. Но вместо этого я отправилась на станцию проводить его, и, когда он сел в поезд, я тоже села в этот поезд. Я не могла позволить ему уехать. Поэтому я поднялась за ним в вагон. Он, правда, пытался оттолкнуть меня назад, но там за мной были люди, тоже садившиеся на поезд, и ему пришлось меня впустить. Так что мы пошли в вагон-бар и заказали два пива. В Италии хорошее пиво. В нем больше вкуса, чем в американском и чем в немецком тоже если вы хотите знать мое мнение. Немецкое и американское пиво почти одинаковое.

Я никогда до этого момента не спрашивала его, что они тогда затеяли с Мартелли, но сейчас спросила, и он мне рассказал.

– Этот Мартелли настоящий негодяй, – сказала я по-английски. – Первостатейный подонок.

Он со мной не спорил.

– Что бы ты сделал с деньгами? – Хотя я не очень уверена, что ты вообще бы их получил – этот твой дружок Вольмаро обвел бы тебя вокруг пальца, как и все остальные. Тебе нужен кто-то, кто бы заботился о тебе.

– Я бы расплатился с долгами и попросил тебя выйти за меня замуж.

– Почему ты не попросил денег у меня? Почему ты не попросил меня отдать тебе книгу, вместо того чтобы тайком, за моей спиной, обманывать меня на пару с этим подонком?

– Ты бы этого не сделала.

– Откуда ты знаешь?