ты и правда неверующая.
— Неверующая, — всхлипнула она и злобно разрыдалась. — Так ведь тот бог, в которого я не верую, — он же хороший бог, справедливый бог, милосердный бог, а не глупый и жестокий и гнусный, как у тебя.
Йоссариан расхохотался и отпустил ее.
— Давай-ка, милая, введем у нас свободу совести, — предложил он. — Пусть каждый не верит в такого бога, какой ему нравится, ладно?
Это был самый неблагонамеренный День благодарения в его жизни, и он с удовольствием вспоминал теперь свой безмятежный карантин, который кончился, однако, через две недели отнюдь не безмятежно, потому что ему объявили, что он абсолютно здоров, и хотели отправить его на войну. Услышав эту ужасную новость, Йоссариан сел на кровати и пронзительно вскрикнул:
— У меня двоится в глазах!
Их палату опять захлестнула волна сумятицы. К Йоссариану торопливо сбежались из всех закоулков госпиталя врачи-специалисты и окружили его для срочного осмотра столь тесным кольцом, что он с неприязнью ощущал на коже влажное дыхание из низко склонившихся к нему носов. Специалисты стали совать свои носы ему и в уши, и в глаза, высвечивая их яркими лампа ми, принялись лупить его резиновыми молотками по пяткам и коленям, тыкали ему в ребра вибрационные вилки об одном зубе и показывали все, что попадалось им под руку, с самых разных сторон, чтобы проанализировать его периферийное зрение.
Предводителем этой бригады был величественный и внимательный джентльмен, который вдруг показал ему один палец и спросил:
— Сколько вы видите пальцев?
— Два, — ответил Йоссариан.
— А теперь? — спросил предводитель, показав ему два.
— Два, — ответил Йоссариан.
— Ну а теперь? — убрав пальцы, спросил предводитель.
— Два, ответил Йоссариан.
— Он видит все в двойном ложном свете, — глубокомысленно заключил предводитель врачей.
Йоссариана укатили в изолятор, где уже лежал солдат, у которого двоилось в глазах, а на его соседей по палате наложили двухнедельный карантин.
— У меня двоится в глазах! — громко выкрикнул солдат, когда к нему вкатили Йоссариана.
— У меня двоится в глазах! — так же громко выкрикнул Йоссариан и незаметно для врачей подмигнул своему новому соседу.
— Стены! Стены! — закричал тот. — Отодвиньте стены!
— Стены! Стены! — закричал Йоссариан. — Отодвиньте стены!
Один из врачей сделал вид, что отодвигает стены.
— Достаточно? — заботливо спросил он.
Солдат, у которого двоилось в глазах, обессиленно кивнул и откинулся на подушку. Йоссариан тоже обессиленно кивнул и, когда врачи ушли, со смиренным восхищением оглядел талантливого соседа. Он понимал, что перед ним истинный мастер своего дела, достойный внимательного изучения и всемерного подражания. Ночью сосед Йоссариана умер, и Йоссариан решил, что подражать ему больше не стоит.
— У меня уже не двоится в глазах! — садясь на постели, выкрикнул он.
Новая группа врачей, громко топоча, окружила койку Йоссариана, чтобы проверить с помощью разнообразных приспособлений, не обманывают ли его глаза.
— Сколько вы видите пальцев? — подняв один палец, спросил их предводитель.
— Один.
— А теперь? — выставив еще один палец, спросил он.
— Один.
— Ну а теперь? — выставив еще восемь, спросил он.
— Один.
— Ему и правда лучше, — удостоверил предводитель, изумленно глянув на своих коллег. — Он видит все в единичном ложном свете, но у него перестало двоиться в глазах.
— И как раз вовремя, — заметил оставшийся в палате врач, когда остальные ушли. Это был торпедообразный дружелюбный человек с рыжеватой щетиной на щеках и пачкой сигарет в нагрудном кармане рубахи, которые он машинально курил одну за другой, небрежно привалившись к стене. — Потому что вас хотят повидать родственники. Нет-нет, не ваши родственники, успокойтесь, — с усмешкой добавил он. — Это мать, отец и брат того парня, который только что умер. Они приехали из Нью-Йорка, чтобы повидаться с умирающим, и вы, по-моему, самый подходящий для них человек.
— Про что это вы толкуете? — подозрительно спросил Йоссариан. — Я вроде бы пока не умираю.
— Как не умираете? — удивился врач. — Мы все потихоньку движемся к смерти. Другой дороги у нас нет.
— Они приехали повидаться со своим сыном, — уперся Йоссариан. — А вовсе не со мной.
— Им придется удовольствоваться тем, что у нас есть, — сказал врач. — Для медиков все умирающие одинаково хороши — или, если хотите, одинаково плохи. С научной точки зрения умирающие не отличаются друг от друга. У меня к вам предложение. Вы на несколько минут превращаетесь в их родственника, а я никому не говорю про ваше вранье насчет болей в печени.
— Вы знаете об этом? — отпрянув на своей койке, спросил Йоссариан.
— Разумеется, знаю. Не считайте нас дураками. — Врач добродушно хмыкнул и закурил очередную сигарету. — Ну можно ли предполагать, что вам поверят про боли в печени, когда вы лапаете при каждом удобном случае всех медсестер подряд? Нет, надо распрощаться с мыслями о сексе, если вы хотите убедить врачей, что у вас больная печень.
— Это дьявольски дорогая плата за жизнь. А почему, кстати, вы не выдали меня, догадавшись, что я притворяюсь?
— Да на кой черт мне вас выдавать? — с удивлением воскликнул врач. — Мы же все тут завязаны в общий узел притворства. Я всегда готов помочь путнику на дороге к спасению — если он готов отплатить мне тем же. Эти люди приехали издалека, и я не хотел бы, чтоб их труды пропали впустую. У меня, знаете ли, сентиментальная слабость к старикам.
— Но они приехали повидаться с сыном.
— И немного опоздали. А мы попытаемся им помочь, и возможно, они даже не заметят подмены.
— А вдруг они начнут плакать?
— Скорей всего, так и случится. Для этого они, в частности, и приехали. Но я буду стоять за дверью и, если почувствую, что вам невтерпеж, сразу же войду.
— Хотелось бы мне знать, кто из нас тут псих, — раздумчиво проговорил Йоссариан. — Ну а эти-то — зачем им, по-вашему, смотреть, как умирает их сын?
— Понятия не имею, — признался врач. — Все родственники этого хотят, и я никогда не понимал — зачем. А вам и понимать не к чему. От вас ведь просто требуется поумирать при них несколько минут, и дело с концом. Разве это трудно?
— Ладно, — сдался Йоссариан. — Если всего на несколько минут и вы обещаете стоять за дверью, то я согласен. — Он уже начал входить в роль. — А почему бы вам как следует меня не забинтовать для пущего эффекта? — спросил он.
— Прекрасная мысль, — одобрил врач.
Йоссариана укутали в бинты. Бригада санитаров укрепила на окнах жалюзи, и, когда их приспустили, в изоляторе воцарился тоскливый полумрак. Йоссариану вспомнилось, что не помешали бы цветы, и отряженный доктором санитар принес откуда-то два полуувядших букетика, которые затопили сумрачный изолятор пряным ароматом умирания. Йоссариан улегся на койку, и посетителям разрешили войти.
Они вошли на цыпочках, со смиренным и виноватым видом незваных гостей — сначала удрученные старики, а вслед за ними молодой и здоровенный, но хмурый матрос. Родители двигались бок о бок, с напряженными и парадными лицами, напоминая оживший семейный дагерротип, — гордые, маленькие, поблекшие, словно бы отлитые из тусклого металла и облаченные в почерневшие от времени одежды. Мать
