— Нет, Монси, городок под Нью-Йорком.
Одри глянула на синюю юбку Розы, прикрывавшую икры, на черную блузку с высоким воротом и прищурилась:
— Еврейские дела?
— Именно. Я еду на шабатон.
— А
— Это расширенный шабат с лекциями и прочим. — Роза помолчала. — Я буду жить в доме раввина.
— И как тебе не надоест…
— Давай не будем спорить, мама.
Проснулась Ханна и возмущенно огляделась:
— Где Магда?
— Наверное, выскочила на минутку. — Угрюмая полька Магда пять дней в неделю убирала и готовила для Ханны. Подходя к дому, Одри видела, как та курила на улице. Одри присела перед креслом свекрови: — Как ты себя чувствуешь, Нана?
— Прекрасно, — коротко ответила свекровь, перебирая желтые пластмассовые пузырьки на тумбочке. В маслянистом свете настольной лампы Одри различала каждую морщину на ее лице, изогнутую или прямую, как насечка. Все равно что смотреть на океан из самолета.
— Ты что-то потеряла?
— Куда-то запропастился… а-а, вот он. — Ханна взяла пульт управления креслом и принялась давить на кнопки. Раздался громкий механический звук, предвещавший перемены; кресло, однако, не шелохнулось.
— Тебе помочь?
— Нет, — ворчливо ответила Хана, — ты ничего в этом не понимаешь.
Непомерно дорогое и сложно устроенное откидное кресло было подарком Джоела на девяностый день рождения матери. Три различных вида массажа, спинка откидывается под пятью разными углами, — но ни одним из этих благ Ханна не умела воспользоваться. В кресле она только спала, а по квартире ковыляла на старорежимных костылях, упорно отказываясь от помощи.
— Ну пожалуйста, — не отступала Одри, — дай взглянуть.
— Не дам!
Свекровь ревниво прижала пульт к груди. Кресло вдруг резко дернулось и откинулось назад, ножницы с лупой полетели на пол. Но когда Одри изготовилась вырвать пульт из цепких пальцев Ханны, кресло, загудев, рвануло вперед, возвращая старуху в вертикальное положение.
— Получилось! — воскликнула Одри. — Молодец, Нана!
Свекровь сидела, выпрямившись и надменно прикрыв веки, словно жена египетского фараона.
— Нечего меня нахваливать, дорогуша. Я еще не выжила из ума. — Она обернулась к внучке: — Роза, о чем мы только что говорили?
— О том, что написали в «Таймс».
— Ну да. — На полу, у кресла Ханны, лежала кипа газет.
— И что же там написано? — полюбопытствовала Одри.
— Они взяли интервью у главы профсоюза Карлы, — ответила ее свекровь.
— А, понятно, — пренебрежительно сказала Одри. Утром она собиралась прочесть интервью, но ее сморил сон. — Меня это совершенно не колышет. Не желаю знать, как эти иуды оправдываются.
— Нет, нет, — заволновалась Ханна, — ты винишь не тех людей. Если бы демократы за последние двадцать лет хоть как-нибудь поддержали рабочее движение, профсоюзу не пришлось бы соглашаться на такую сделку.
— Но разве профсоюзы не должны отстаивать интересы
— Ты никогда не состояла в профсоюзе, Одри, иначе…
Одри звонко рассмеялась:
— Вряд ли мы впредь можем называть работников здравоохранения профсоюзом. По-моему, они отныне преследуют личные цели.
Ханна предпочла не услышать замечание невестки.
— Отец Джоела всегда говорил, — назидательно произнесла она, — что рабочему движению необходима солидарность, а солидарность достигается дисциплиной, а дисциплина…
— К чертям дисциплину! — перебила Одри. — Не будь Карла такой размазней, она бы вышла из профсоюза.
На лице Ханны появилась загадочная улыбка, и она замурлыкала что-то себе под нос.
— Мне пора, — сказала Роза.
— Куда ты? — встрепенулась ее бабушка.
— У меня дела, Нана.
— Разве Роза тебе не сообщила? — вмешалась Одри. — Она не поедет с нами в больницу. У нее очень важная встреча с раввином.
Старуха неодобрительно закряхтела.
— Ну-ну, — ехидно улыбнулась Одри, — мы не должны плохо отзываться о религиозных приятелях Розы. А то она на нас разгневается.
Роза шумно выдохнула:
— Мама, ты не могла бы…
— Вот что я тебе скажу, внучка, — начала Ханна, — мои родители проплыли тысячи миль на пароходе, чтобы добраться до этой страны…
Роза, опустив глаза в пол, с заученным терпением слушала историю, которую ей рассказывали много-много раз.
— Три недели они были в море, — продолжала Ханна, — в третьем классе. С двумя маленькими детьми. И что, как ты думаешь, сделала моя мать, стоило кораблю войти в нью-йоркскую гавань? Когда она впервые увидела статую Свободы? (Роза молчала.) Моя мать сдернула платок с головы и бросила его в воду! Ты понимаешь, что это был невероятно скандальный поступок, прямо-таки вопиющий, еврейка не имела права показаться на людях с непокрытой головой. На нее стали кричать, говорить, что она навлечет на всех гнев Господень, но мама не обращала внимания. «Я уже в Америке, — сказала она. — И отныне я — свободная женщина. Больше не стану слушать раввинов, которые диктуют мне, что есть и как одеваться. Вы поступайте как знаете, а я для себя решила». Представляешь, каким мужеством она обладала? Они чуть не сбросили ее за борт! А почему она так поступила? А потому, что не хотела, чтобы ее дети и дети ее детей росли под тиранией религии. Что бы она сказала сейчас, если бы узнала, что ее правнучка увлеклась всеми этими штучками-дрючками и сладкими посулами, которые моя мать отвергла сотню лет назад?
— Надеюсь, как свободный человек, она бы с уважением отнеслась к моему выбору.
— Все, хватит, Нана! — хлопнула в ладоши Одри. — Не трать попусту сил на Розу, прибереги их на поездку. Нас ведь еще ждет немало приключений, верно?
Ханна вздохнула. Воспоминания о матери настраивали ее на меланхолический лад.
— Как ужасно навещать родное дитя в больнице! Ты не представляешь, каково матери видеть сына таким!
— Нам всем нелегко, — пробурчала Одри.
— Как подумаю, вот он лежит там один-одинешенек…
— Он не один. Я почти всегда рядом. И у него полно посетителей.
— Да, — повеселела Ханна, — Карла рассказывала, что к нему заходил Джесси Джексон.[22] Провел с ним больше часа. Ну разве это не мило с его стороны?
Одри зевнула и снисходительно согласилась:
— Джесси — нормальный парень. Хотя иногда его заносит.
Ханна с раздражением глядела на невестку, не желавшую восторгаться знаменитыми политиками.
— И все же, — вернулась она к предыдущей теме, — это неправильно, что Джоел болен, а я здорова.
